Дмитрий Ефимович Фурман - Русские и украинцы: трудные отношения братьев

более, что есть вековые исторические привычки и что тоталитарный характер большевистского государства предполагал жесткий контроль центра над периферией. Поэтому, не­смотря на весь изначальный интернационализм, большевистское госу­дарство очень быстро стало приобретать «русско-имперский» характер и осознавать себя преемником Российской империи. Но при этом, есте­ственно, не могло быть и отказа от марксистско-ленинской идеологии. В результате возникла чудовищная компромиссная эклектика, когда Сталин вел свой генезис одновременно от Ивана Грозного и Петра и от Маркса и Энгельса, а республики, согласно нашему гимну, были «свободными» и в то же время «сплоченными навеки Великою Русью». Какую же форму в этом «ярусообразном» государстве принимали рус­ско-украинские отношения?
Как и все в СССР - эклектическую и причудливую. С одной сторо­ны, внешне сохранилось и даже было догматически закреплено раннее большевистское признание украинцев равноправной нацией и их совет­ская квазигосударственность. Более того, советская система официаль­ного закрепления национальности в паспорте и ее определения обяза­тельно по национальности родителей приводила к тому, что, как бы ук­раинец не обрусел, он уже не мог стать русским и не мог до конца за­быть, что он - украинец. С другой стороны, сохранилось, хотя и в смяг­ченной и завуалированной форме, старое «царское» отрицание сущест­вования украинцев. Теперь оно приняло форму идеологии, согласно ко­торой русский народ - старший брат украинского. Русский народ был старшим братом всех народов СССР, но предполагалось, что с украин­ским его связывают особые узы любви, соединяющие их как бы до полной нерасчлененности и неотделимости, когда младший принципи­ально не может жить без старшего (и естественно, не может перестать быть младшим). В смягченной форме (смягченной невозможностью отказа от догм большевистского интернационализма) это была идео­логия малороссов как составной части единого русского народа.
Была адаптирована и историческая мифология царского времени, с присущим ей распределением функций между историческими персона­жами (Богдан Хмельницкий - герой, Мазепа - предатель, к которому за­тем присоединились новые отрицательные персонажи - петлюровцы, всякие «буржуазные националисты», «бандеровцы», прислужники германского и американского империализма). Но, как во всем в СССР, к этому российско-имперскому мифу компромиссно-эклектически допол­нялись элементы из совсем иной мифологии, например культ Шевченко.
Эти специфические советские русско-украинские отношения, яв­ляющиеся естественным продолжением имперских русско-украинских отношений, проявлялись в самых разных сферах и формах. Отношение власти к индивидуальным украинцам было, как и в царской России, просто идеальным. Украинцы могли сделать в СССР любые карьеры, и национальный фактор при этом не играл никакой роли (может быть, даже играл положительную роль). УССР пользовалась рядом и симво­лических, и реальных привилегий, как республика народа, особо близ­кого к русскому. Украинское ЦК имело свое Политбюро, и был пред­ставитель УССР в ООН.
Но одновременно с этим любые проявления национализма, кото­рый по отношению к украинцам трактовался значительно шире, чем, например, по отношению к армянам или эстонцам, вплоть до включе­ния в это понятие любого любования украинским своеобразием, лю­бых воспеваний Украины, подавлялись с особой тщательностью. И это понятно, ибо у других народов, с более четким национальным самосоз­нанием и не таких близких к русскому, национализм не обязательно был антирусским и антисоветским (у армян, например, он был прежде всего антитурецким и антитюркским и поэтому даже в какой-то мере поощрялся). А у украинцев любое подчеркивание национального свое­образия - это подчеркивание отличий от русских, любое любование Украиной - любование ее непохожестью на Россию. Когда эстонец го­ворил по-эстонски или узбек по-узбекски, это значило, что он, скорее всего, просто плохо знает русский, но, когда украинец говорил по-укра­ински, это казалось подозрительным - может быть, он не хочет гово­рить по-русски.
* * *
Идеологический миф, утверждающий некую иерархию, не может выполнить свои функции, если он миф - только для «верха» этой иерар­хии. Но быть мифом и для «низа» он может только тогда, когда он не просто миф, когда он базируется на какой-то реальности и может --">