Леонид Богданов - Без социалистического реализма (Рассказы)

— Садись! — скомандовал он. — Все, друзья, рассаживайтесь! — добавил он мягче.

Геннадий Свечкин потоптался на месте, а потом сказал:

— Знаешь, Коля, друг, мне на сырой земле сидеть невозможно, у меня геморрой.

— Ну, в таком случае, стой, — спокойно сказал Косогоров.

— А может быть я пока схожу за бутылочками? — лицо Свечкина расплылось в хитроватую улыбку. — Товарищи, скинемся по несколько рублей? Не выпить по такому случаю, — это будет преступление.

— Потом, Геня, потом, — перебил Косогоров и, заторопившись, начал что-то вроде речи.

И как во всякой речи, Николай Артемьевич начал бросать давно заученные, ставшие почти шаблонными, фразы: «Только благодаря родимой советской власти!..», «В то время, когда в других странах происходит разложение!..», «Наше здоровое прогрессивное общество!..», «Широкие двери!..», «Перед вами величественные перспективы!..» и прочее, прочее.

Речь получилась бодряческая, но никто этого не заметил, потому что все привыкли именно к таким речам. О себе он говорил не много: «Вы знаете, что я педагог, и я горд моей благородной профессией!»

Потом слово было предоставлено Анне Морщанцевой. Она не стала произносить речь, а говорила тихо, спокойно:

— Вот, молодью люди, перед вами жизнь. Ну что я могу о себе рассказать такого, чтобы вам пошло на пользу? Я родила и воспитала троих детей, у меня два замечательных внука, и поэтому я счастлива. Знаете, девочки, — она мягко улыбалась. — Для вас будущее — материнство, а все остальное, это проходящее.

— А я хочу быть инженером, — задумчиво сказала Жанна Бочарова.

— У меня, миленькая, тоже диплом дома лежит, но он мне не надолго пригодился, ничего он в моей жизни не переменил.

В это время внук Морщанцевой заныл, стал проситься на землю, засучил ножками, и ей стало трудно продолжать беседу. Тогда выступил Геннадий Свечкин:

— Вот что, братцы, — заговорил он, собрав складки на лбу и почему-то немного раздраженно. — Я, по правде сказать, живу неплохо. Работаю шофером на трехтонке, кое-как кручусь. Где подкалымлю сотню, где отхвачу другую, и больше мне ничего не надо. Люблю я, правда, немного залить за воротник, но кто этого не любит? Такая у нас жизнь! И в общем, распространяться долго я не намерен, и лучше бы нам закруглиться и перейти к художественной части, — он щелкнул себя под скулу и подмигнул.

— А я, между прочим, девочки, специально для вас скажу, — неожиданно, без всякого приглашения заговорила Виноградова и поправила свою рыжую копну, — самое главное — это следить за собой. Будете красивые, будете хорошо одеты, и не пропадете. Для мужчин — другое дело, а для нас, женщин, главное — красота. Надо уметь завлечь, надо знать, когда потребовать свое, законное. Вот у меня было пять мужей, среди них один генерал…

Николай Артемьевич Косогоров смотрел, покусывая губы, на тот берег реки, на далекие синие пятна лесов и рощ, на горизонт, подернутый голубоватой дымкой. Он уже больше ничего не слышал и только думал о том, что, возможно, через три десятка лет его бывшие ученики, и тщедушный, но деловой, Вадим Маслов, и здоровяк Конев, и задумчивая, наивная Жанна Бочарова, и уж, конечно, красавица Верочка Тинская, — вое они, может быть, станут вот такими, как Виноградова, или как пьянчужка Свечкин, или, в лучшем случае как Анна Морщанцева, или такими несчастливцами, как он сам. Всех их перемелет жизнь, необходимость, думая одно, говорить другое, склока коммунальных квартир, погоня за куском хлеба, неприглядный и беспросветный быт. Как можно сохранить то золотое, что было сейчас в сердцах и умах этой молодежи? Косогоров мучительно старался найти ответ и не мог. А они, свежие, прелестные юноши и девушки, сидели пришибленные увиденным и услышанным, и было в их лицах, позах что-то протестующее, испуганное. Для них началась взрослая жизнь, и никто не мог знать, куда и кого она заведет.

--">