Ян Росс - Челленджер

рожи несколько возвращает меня к действительности, и я нахально скалюсь, глядя в его свинячьи глазки.

– А ты как думаешь? – развязно пародирую его издевательский тон.

– Я тебя спрашиваю. – Для острастки меня ещё раз встряхивают.

– Это сахар, – продолжаю куражиться я. – Сахар для моей любимой бабушки.

Меня снова хватают, заламывают руки и укладывают лицом в капот. Шмон возобновляется, а я смотрю на свой Challenger, ещё не в состоянии переварить…

– Так, а это тогда что? – одутловатый мент трясёт перед моим носом пакетиком травы.

– А это чай. Ну, типа, для которого сахар.

– Тоже для бабушки?

– А то!

– Вяжи этого болвана, – подаёт голос напарник.

– О-о! Тоже чайку захотелось?

– Ага, поедем чаи распивать, – одутловатый надевает на меня наручники, – и бабушку пригласим.

И тут я вспоминаю про меч, воткнутый в приборную панель, и меня переклинивает. Я вырываюсь, ору, но они лишь посмеиваются, запихивая меня на заднее сиденье ментовской тачки, которая продолжает завывать, полоумно мигая и придавая всей сцене несколько аномальный вид. Мы трогаемся, они выключают сирену, и вслед несётся:

Птицы горят в полете,

голод подходит ближе,

город устал от пепла,

нищие ждут тепла…

* * *

По дороге в обезьянник остатки бесшабашного настроения улетучиваются, и я осознаю, что вождение в нетрезвом виде – это две недели в каталажке вообще без каких-либо разбирательств, а хранение и употребление марихуаны – серьёзная уголовная статья, не говоря уж о коксе, мерзком, тупом наркотике, по сути, никогда мне не нравившемся.

Разом наваливаются таящиеся в закоулках подсознания архетипы тюремной тематики: испещрённые татуировками ниггеры и бритоголовые латинос, заточки, общие душевые, расовые группировки, больные изуродованные бомжи и коррумпированные надсмотрщики, только и ждущие возможности выместить годами гниющую внутри агрессию и отвращение к собственной судьбе.

По прибытии в участок меня ещё раз обыскивают, заставив раздеться догола, затем ведут тюремным коридором мимо ряда железных прутьев, местами зачем-то обтянутых металлической сеткой. Один из сопровождающих распахивает дверь, другой молча тычет между лопаток, я шагаю внутрь, и решётка захлопывается.

Слева кто-то заворочался. Я затравленно топчусь у входа. Когда всё стихает, подхожу к двухэтажным нарам, мельком гляжу на мужика, развалившегося на нижней койке, и осторожно лезу вверх по предательски поскрипывающей стремянке. Подушка отдаёт химией. Надо выровнять дыхание и унять мельтешащие страхи. Где-то рядом раздаётся сдавленное кряхтение. Я напряжённо замираю, пережидаю и потом поплотнее укутываюсь тонким колючим одеялом. Постепенно удаётся согреться, я закрываю глаза и, прислушиваясь к окружающим шорохам, впадаю в болезненное полузабытьё.

* * *

У классной доски строго одетая Ира тягуче выводит слова, которые я мучительно переписываю в тетрадь:

– Я мать. У меня ребёнок. – Скрип мела по грифельной поверхности судорогой сводит скулы. Я ужасно волнуюсь, боясь допустить ошибку, а карандаш так и норовит выскользнуть из влажных пальцев. – Я должна думать о будущем, а ты оболтус и шалопай.

Дописав, поднимаю глаза и вижу на её месте Ариэля.

– Как, опять десять ноль-пять?! – Он выхватывает тетрадь с моими каракулями, отгрызает большой кусок и, скривившись, сплёвывает обложку. – Это никуда не годится!

– Это наша общая война! – Я вскакиваю и вручаю ему банку с заформалиненным сердцем.

Ариэль принимается сдирать крышку. Он плотоядно облизывается, стремительно обрастая бурой шерстью. Раздаётся школьный звонок, и с потолка валятся Платоновы яблоки раздора. Я выскакиваю в коридор, поскальзываясь, несусь по узкому проходу, дёргаю ручки дверей и раз за разом убеждаюсь, что все они заперты.

Наконец одна поддаётся, я влетаю внутрь и оказываюсь в кинозале, полном едва различимых в полумраке зрителей. На экране крупно: моё перекошенное пьяное лицо с красными пятнами и каплями пота. Потом крупно: розовато-ребристый след от резинки трусиков. Крупно: пальцы сжимают копну тугих волос.

– Я хрупкая и ранимая. Мне нужен человек, чтобы идти рука об руку… – стонет певица, когда мой двойник берёт её, прижав лицом к стене и стиснув в кулаке задранное платье. – --">