Галия Сергеевна Мавлютова - Лекарство от верности

еще не посетила разумная мысль. Мама запретила говорить о нем, а когда она умерла, я обнаружила, что никаких следов моего отца не осталось. Может быть, только два слова, сказанные кому-то в дверях: «Нет, Дима!» Хотя я, кажется, сама и выдумала эти слова, хотела, чтобы что-то было. Но мама ничего не оставила, видимо, она похоронила отца, мысленно совершив обряд захоронения. А с завершением ритуала все следы исчезли. Мама часто уходила, я принималась горестно плакать, и тогда Вовка, увидев из окна, что мои плечи сотрясаются, бежал к нам домой, чтобы утешить меня. Соседка открывала ему, клацая замком и зубами, он пробирался по длинному коридору в нашу комнату и утешал меня, нежно прижимая к своей груди мое зареванное лицо. Мне казалось, что детство никогда не кончится. Так я и останусь на подоконнике навсегда, искоса взглядывая на Вовкино окно, поджидая маму, прислушиваясь к чужим шагам и посторонним шорохам. Утешив меня, Вовка садился за пианино, трогал клавиши, проверяя тональность, затем играл. Вовка любил играть на пианино. Мой муж – прекрасный музыкант. Я всегда это знала и любила в нем эту тонкую музыкальность.

Вот, пожалуй, и все мое детство. Мама, корь, Вовка, подоконник, пианино. Под нашей дверью в коридоре круглосуточно дежурила соседка. Она следила за нравственной гигиеной в квартире. Такой у нас был квартирный распорядок на Петроградской стороне. Я люблю Петроградскую, но никогда не захожу в квартиру, где прошло мое детство. Иногда мы навещаем Вовкиных родителей. Они по-прежнему живут в нашем дворе. Я заглядываю в родные окна. Страшно подумать, но я прожила на широком подоконнике целых семнадцать лет. Я беру в руки зеркальце и впускаю в свое бывшее окно солнечных зайчиков. В комнате, где еще не высохли мои детские слезы, бурлит чужая жизнь.

В юности Вовке нравилась моя походка. Он счастливо улыбался, глядя, как я бойко цокаю каблучками по бетонному тротуару. Тайком от мамы я поставила на школьные туфельки металлические набойки. Иногда мы ходили гулять к Добролюбову, садились у памятника на скамейку. И молчали. Вовка прерывисто вздыхал. Мимо пробегали люди, они спешили жить, зарабатывать деньги, а мы сидели и никого вокруг не видели, будто кругом мелькали какие-то тени, а не живые люди. Я запахивала пальто, клала ногу на ногу, мне казалось, что я выгляжу эффектно и грациозно. Вовка задерживал дыхание, ему нравились мои актерские манипуляции. Почему-то мы ни с кем не дружили. Нам хватало самих себя. Мы погружались друг в друга, как в бездонный океан, и плавали в нем – две рыбы подросткового возраста. Вовка бережно поправлял воротник моего пальто, чтобы я не простудилась. Иногда мы прятались от всех в парадном и сидели на подоконнике. Разговаривали, молчали, вздыхали. И все-таки оставалась какая-то недосказанность. Мы не знали тогда, что эта недосказанность останется в нас навсегда. Мы утаили друг от друга самое главное. И никогда уже не узнаем, что скрывалось за этим. А главными в наших отношениях были мы сами. Мы не знали, что нас объединяет. И никто этого не знал.

В старшем классе Вовкины ухаживания мне наскучили. В школе появился новый ученик, Константин. Все девчонки просто с ума сходили, забрасывая его записками, посылали воздушные поцелуи в красивую спину, загадочно и томно улыбались, нагло высовываясь перед ним, заглядывали ему в глаза, выискивая в них тайный интерес. Но прекрасный юноша никого не замечал, лишь надменно улыбался кривой улыбкой. Всех девчонок Константин обходил как некую преграду на пути к высокой цели. Общее состояние влюбленности охватило всю школу: от первоклашек до десятиклассниц. Тут же были укорочены юбки и форменные платья. Все стены по периметру школьных лестниц были исписаны афоризмами подобного содержания: «Люблю Константина! Марина», «Умру от любви к Костеньке! Надька», «Костя, я хочу тебя! Лена», «Костя, отдамся тебе в любое время суток! Татьяна». Последнюю запись все девчонки выучили наизусть и тихо пришептывали текст романтического содержания, закатывая глаза в небо. Кто-то забелил непристойные признания известью. На следующий день ослепительно белые стены вновь пестрели эротическими признаниями. Но красавец Константин ничего не замечал.

Однажды я пришла в школу в новых колготках, которые удачно умыкнула из маминого шкафа. Колготки расползлись стрелами. Навстречу мне шел великий Константин. Стыд и страх облепили мою душу пластилином.

– Вам помочь? – спросил --">