Стефани Данлер - Сладкая горечь

Стефани Данлер Сладкая горечь

Эрос вновь меня мучит истомчивый —

Горько-сладостный, необоримый змей^[1].

Теперь обратим наш философский взор на услады или муки, даруемые вкусом^[2].

Лето

I

У тебя разовьется вкус.

Нет, не небо, и не язык, и даже не вкусовые рецепторы. Особое место на языке, которое запоминает и которое дает вкусовым ощущениям слова. Прием пищи превращается в науку, одержимую словами. Ты больше никогда не будешь просто есть.

«Овсянки», «бэки», «фицы» – как только не называют официантов. Трудно сказать, что, собственно, подразумевает эта профессия. Она ведь лишена амбиций в привычном понимании. Приносишь, уносишь… Нет ни карьерных взлетов, ни падений. Конечно, это работа, как любая другая, а еще своего рода прибежище или переходный период. Приносишь, уносишь… ждешь… ждешь, когда начнется настоящая жизнь.

Быстрый, легкий заработок – с течением вечера растут и исчезают скользкие купюры. Для тех, у кого есть конкретные цели, кто точно понимает, чего хочет, такая работа может стать трамплином. Большую часть этих истин я без труда усвоила, когда в возрасте двадцати двух лет меня наняли в ресторан.

Там многое привлекало: деньги, ощущение защищенности, вроде как стабильность, возможность переждать невзгоды. Не понимала я того, что очутилась словно за проволочным забором: мир вовне перестал существовать, а мир внутри… Память сохраняет лишь дробящуюся на мгновения лихорадочную спешку и безумие. Девяносто процентов работавших в ресторанном бизнесе даже не укажут опыт в резюме. Мы можем упомянуть о подобном вскользь, напирая на такие качества, как трудовая дисциплина и стойкость – эдакий наградной знак бедствия, как у жертв землетрясения или отслуживших в армии. Вот, пожалуй, и все.

Как и другие, в Большое Яблоко я приехала на машине. Набитой дорогим для меня (так казалось) хламом, который я вскоре вышвырнула в помойку: DVD-диски, которые скоро утратили свой смысл, коробку с цифровыми и пленочными фотоаппаратами для все еще скрытого таланта, роман Керуака «В дороге», который я так и не дочитала, и современный шведский торшер из «Колмарта». Я проделала долгий путь из местечка такого маленького, что его не найти даже на подробной карте.

Кто-нибудь вообще приезжает в Нью-Йорк налегке? Боюсь, нет. Но, пересекая Гудзон, я думала, что пересекаю Лету, млечную реку забвения. Я забыла, что у меня была мать, которая сбежала прежде, чем я открыла глаза, и отец, который невидимкой скользил по комнатам нашего дома. Я забыла о череде людей в моей жизни, такой же реденькой, как проволочная сетка, и равно не способной уловить того, что я хотела им сказать. Я забыла, как ехала по проселкам среди иссохших полей под давящим оком звезд и ничегошеньки не чувствовала.

Да, я хотела сбежать. Но от чего? От столпов футбола и церкви? От низеньких, линялых домов, что стоят внутри квартала, где нет детей? От утра, проводимого за «Газетт» и покупными пончиками? От тихой, сентиментальной серости? Это не имело значения. Я никогда этого не узнаю, ведь моя жизнь, как и жизнь большинства, тянулась незаметно, но безостановочно.

Давайте считать, что я родилась в конце июня 2006 года, когда в семь утра пересекала мост Джорджа Вашингтона под лениво встающим, прихорашивающимся солнцем, когда небо полно ярких отсветов, когда его еще не спрятали выхлопы, не расчертила жара, родилась в машине с опущенными окнами, где радио ревело о невероятных надеждах, родилась открытой, открытой, открытой…

Тем оппортунистичным утром глаза у меня были налиты кровью, волосы – сальными, а шея ныла от попыток поспать пару часов на обочине. Но главным оставалось покалывание – точно докрасна раскаленной иглой – в груди, которое не давало снять ногу с педали газа и заглянуть в зеркальце заднего вида.

Кислое. Лимонный сок, от которого сводит скулы, тонкокожие лаймы, свернувшийся кефир, йогурты и разные уксусы. Литровые контейнеры лимонов у рабочих станций поваров. Когда Шеф орал: «Тут нужна кислинка!», они кромсали лимоны. После в воздухе витал едкий запах, признак пищи, наполненной жизнью.

Про необходимость оплачивать проезд по трассе я не знала.

– Я не знала. Может, пропустите на первый раз? – сказала я тетеньке в будке.

Тетка в будке осталась непреклонна, как обелиск. Мужик в машине позади меня начал давить на гудок, потом – следующий за ним, пока мне не --">