Каринэ Альбертовна Фолиянц - А я люблю женатого

Каринэ Фолиянц А я люблю женатого

Моим дорогим родителям – маме, Римме Сергеевне и папе, Альберту Евгеньевичу – с любовью.

А я люблю женатого Киноповесть

Двадцать ноль-ноль. Как ненавидит она стрелки часов, достигшие этой отметки! Двадцать ноль-ноль. В это время он всегда покидает ее. А ей остается только выскочить вслед за ним в прихожую, улыбнуться, поцеловать, ласково – беспечно сказать «до завтра». И в этом «до завтра» вопрос – будет ли оно, это завтра? Дверь захлопывается. Он выходит на улицу. Садится в свой автомобиль, отправляется к своей семье. А ей остается одно – глядеть вслед и потом плакать.

Поздно они встретились. Ему сорок. Ей тридцать пять. Восемнадцать лет он прожил с женой, которую знал с детства (учились в одном классе). У него тринадцатилетняя дочь. Налаженный быт. Хорошая работа. И в придачу ко всему – она. Очень желанная, но с точки зрения здравой логики – совершено ненужная. Роман длится год. Они любят друг друга так страстно, как это бывает только в юности. Но, кажется, жена догадывается об их романе. Нет, уже знает… Поэтому «будет ли завтра?» – вопрос не праздный.

Сегодня еще светло, а Олег уже торопится.

– Пора! – говорит он и встает с дивана, молодой, спортивный, подтянутый.

Она… Не то чтобы яркая красавица. Просто ни на кого не похожа. Тонкая, точно струна, хрупкая, точно юная девушка. Первое, что обращает на себя внимание в ее облике – глаза, грустные, светлые, удивительные глаза. Лариса – художник. И здесь, в мастерской, все наполнено ею. Здесь так светло, уютно, обжит каждый уголок. Повсюду ее картины, красочные, праздничные. Психологи говорят: творчество – это компенсация того, что не дано человеку судьбой. Может быть, Ларисе не хватает праздника в жизни?

– Олег, мне надо тебе кое-что сказать… – начала было Лариса, кутаясь в вязанную шаль.

Но Олег спешит.

– Может, потом? Я же говорил, мне сегодня надо пораньше. Лариса, прости. Я очень виноват перед тобой. Прости…

Он знает, что виноват. Что забирает ее тепло и время и ничего не обещает взамен. Но ведь ей, похоже, это нравится?

– Прости…

Он ждет, что она скажет: «Ну за что же «прости»? Ему так противно быть виноватым!

И она говорит:

– За что? За что тебя прощать?

Он глубоко вздыхает, как кающийся грешник. Олег и впрямь кается. И ест себя. Грызет. Потому что разрывается на части и ничего не может решить, ничего не может поделать.

За все прости…

Он все не решается уйти. Он любит эту мастерскую. Яркие картины. Гитару на стене, на которой оба играют и поют часто на два голоса. Он любит эту женщину. Ее молчаливость и застенчивость. Ее тактичность, мягкость. Она никогда не ставит вопрос ребром – или я, или семья. Никогда не напоминает ему о его вине. О том, что в двадцать ноль-ноль он неизменно покидает ее дом.

Сегодня он уходит раньше.

– Хочешь, кофе тебе сварю перед уходом, – говорит Лариса.

– Да, очень хочу! – радуется Олег возможности еще десять минут побыть с нею. А потом мрачнеет как туча. – Ты знаешь, мне кажется… Мне кажется, что она о чем-то догадывается.

Лариса смотрит на него, потом опускает глаза.

– Кто догадывается?

– Татьяна… – тихо произносит Олег имя жены, непроизносимое прежде.

А в это же самое время жена Олега, Татьяна, нервно ходит по комнате и говорит по телефону с подругой Ниной. Татьяна ненамного старше Ларисы, но к своим сорока годам утеряла хрупкость. Достаточно ухожена, хорошо одета. Ее можно было бы назвать привлекательной, если бы не выражение лица. Она всегда и во всем хочет быть первой – госпожой и хозяйкой. Даже говорит, как прирожденные начальник, лидер. Если, не дай Бог, ситуация выходит из под контроля она превращается в фурию. Вот и сейчас фурией носится по дому.

– Ты видела их сама? – орала она в телефонную трубку. – Или это просто чей-то бред?

– Своими собственными! Пусть лопнут, если вру! – заверила Нина.

– И кто она?

– Зовут Лариса. Ей тридцать пять. Вдова. Бездетна. Так, ничего особенного. Живет на улице Голубева, дом 28.

– Ей точно тридцать пять? Скажи мне, на что мог «запасть» Олег?

– Кризис среднего возраста, – вздохнула Нина, – они все после сорока как с цепи срываются. Кризис, Таня!

– Кризис? Тогда это была бы двадцатилетняя дурочка, ноги от ушей. Я бы выцарапала ей глаза, и на этом дело закончилось. А это же старая вешалка!

– Не забывай, что ты старше этой вешалки. Что тебе давно плевать на Олега. Прости, Таня, но --">