Елена Арсеньевна Грушко (Елена Арсеньева) - Моя подруга – месть

Елена Арсеньева Моя подруга – месть

Русский человек любит крайности!

А. Н. Островский

– Оружие есть? – выдохнула Надежда, втолкнув Марьяну в комнату.

Не ожидая ответа, захлопнула дверь и обрушила платяной шкаф с такой легкостью, словно это была субтильная этажерочка. Дверь оказалась надежно забаррикадированной.

Марьяна зажала уши.

– Тише, Саньку разбудишь! – шепнула она по привычке, но прикусила язык, встретив яростный Надеждин взор. И все же привычка еще властвовала над ее поступками: заставила сбросить босоножки, добежать на цыпочках до двери в спальню и, затаив дыхание, заглянуть в щелочку.

Впрочем, ни Ларису, ни Саньку, если уж они действительно хотели спать, не так-то легко разбудить, особенно после утренней беготни по раскаленным и узким, как печные трубы, улочкам старого Каира. Вот и сейчас они лежали рядышком, свернувшись на широченной – что вдоль, что поперек – кровати под пышным балдахином: Лариса в белой рубашонке, Санька в белых трусиках. У Марьяны привычно стиснуло сердце – он такой худенький! Но хоть подзагорел, слава Богу.

Ярко накрашенные ногти Ларисы казались россыпью клубники на зеленом поле шелкового покрывала. Марьяна вспомнила, как Виктор, увидев эту постелищу, вдруг рухнул на колени и, воздев руки, простонал: «Какое поношение ислама… На этом зеленом знамени мы будем поклоняться Эросу!»

Лариса и Марьяна легкомысленно расхохотались, Санька, конечно, принялся допытываться, кто такой Эрос, а Надежда только поджала свои тщательно нарисованные губы – и ничем более не выдала неодобрения дурачеству Хозяина. А ведь кто знает, подумала сейчас Марьяна, может быть, именно эта неосторожная шутка и назвала на их беспечные головы весь этот нынешний кошмар, такой внезапный и необъяснимый?..

Грохот вырвал ее из оцепенения. Торопливо прикрыв дверь в спальню, она оглянулась и увидела, что шкаф-защитник ходуном ходит: люди, которые пытались отодвинуть его от двери, были уж никак не слабее Надежды! А та стояла на коленях, оперев о комод руки, в которых сжимала пистолет.

– Оружие есть, говорю? – сердито переспросила она. – Да уйди ты в угол, укройся, ради Христа, ты же на линии огня!

Марьяна послушно метнулась за диван, все еще не понимая, что происходит, однако вид воронено поблескивающего «макарова» заставил вытащить из сумочки миниатюрную газовую «беретту», сам факт обладания которой прежде доставлял ей немало приятных минут – до самого последнего мгновения, когда «беретта» появилась не только ради любования ее совершенной формой, но, наверное, и для своей страшной работы.

Круглые тоненькие, словно наведенные китайской тушью, брови Надежды взлетели:

– Боже упаси тебя из этой дуры стрелять!

– Почему? – задиристо спросила Марьяна, чувствуя разом и облегчение, и обиду. – Я могла бы…

– Ты могла бы нас всех сразу же вырубить здесь, в четырех стенах! – рявкнула Надежда, не спуская глаз с двери, и вдруг Марьяна увидела, как в белой, покрытой золоченой лепниной створке появилась маленькая кругленькая дырочка; что-то тихо гавкнуло в коридоре, и тут же огромная ваза с розами, стоявшая совсем рядом с Марьяной, разлетелась вдребезги, а малиновые мокрые лепестки усыпали пол.

– Пригнись! – взвизгнула Надежда, и только теперь Марьяна поняла, что глухое тявканье в коридоре было не чем иным, как заглушенным звуком выстрела.

В них стреляли! Не просто хулиганы преследовали двух белых женщин. В них стреляли!

– Что вам нужно? Я позвоню в полицию! – закричала Надежда на своем ужасном английском, который без опыта общения с ней мало кто мог понять.

Телефон стоял в углу, на ажурном столике, и Марьяна уже изготовилась ползти к нему, потому что звонить в полицию – это было самое разумное, что они сейчас могли сделать, но тут стало ясно, что Надеждины слова все-таки поняты нападающими: выстрел рассеял по комнате золоченые осколки телефонного корпуса, а за дверью раздался одобрительный возглас.

– Е-мое! – пробормотала Надежда. – Что же это делается, а?!

Марьяну до дрожи напугало помертвевшее лицо всегда невозмутимой «железной леди», как называл Надежду Виктор. А еще он звал ее БМП – боевая машина пехоты, но это когда сердился, а чаще: «броня крепка и танки наши быстры», «мой бронежилет» или просто – «последняя надежда», потому что Надежда, с ее фигурой цирковой акробатки и внешностью размалеванной матрешки, была --">