Виктория Николаевна Абзалова - Укрощение огня (СИ)

насмешника, кривил тонкие губы, не торопился: Амани… алмаз драгоценный, где твоя красота?!

Где искусство твое, пленявшее взоры, разжигавшее похоть! Что ты есть сейчас, кроме куска искромсанной плоти… Поверженное божество, которым восхищался лукавый раб. Восхищался и желал так, как только можно желать — обладать им, в свои руки взять пылающую жар-птицу, хоть пера ее коснуться, быть с ним… и самому быть им! Пышным цветом дурман-травы, а не калекой, холощеной скотиной, ни на что больше не сгодившейся. И ненавидел, как только возможно ненавидеть за то, что слишком высоко и сильно сияла негасимая звезда!

Однако время не стоит на месте, даже самые яркие звезды могут потухнуть. Упасть вниз огненной искрой в безмолвии неба, канув в небытие, и в глазах молодого евнуха мешались мстительное торжество при виде заслуженной расплаты за все его обиды и скорбное сожаление об утрате, пока иная мысль не вытеснила предыдущие.

Склонившись над раненным юношей, Алишер погрузил пальцы в темные волны спутанных прядей, невольно затаив дыхание от собственной дерзости. И все больше смелея, очертил линию подбородка и скул, неторопливо спустившись по мерно вздрагивающей жилке на шее туда, куда пришелся удар, едва не заставивший навсегда смолкнуть в этом совершенном творении бога ритмичное биение жизни. Взгляд сам по себе прикипел к отрешенному лицу бывшего любимца, непривычно открытому и уязвимому сейчас без нарисованной маски некоронованного царя средь недостойной черни, владыки ночей и помыслов, воплощения мечты и страсти, и мечты о страсти…

Чуть вздохнуло в ответ на прикосновение бархатное полотно ресниц, и рассудок евнуха помутился абсолютно. Войди кто-нибудь в этот миг — он не смог бы остановиться, коброй шипел бы на стражей, рискнувших подступиться к нему и к его добыче… Потому что здесь и сейчас далекая недоступная звезда, обжигающее пламя, — Амани принадлежал ему! Весь, полностью, и что с того, что господский наложник в забытьи, что не отзовется на ласки с таким же вожделением — о нет, все это было неважно по сравнению с тем, где и как руки слуги дотрагивались до распростертого перед ним обнаженного тела!

Алишер распахнул на себе одежду, опускаясь рядом, чтобы соприкасаться с юношей всей кожей, потирался о него, ладони бесцеремонно бродили, где им вздумается, избегая лишь бинтов на груди. Он пил губами терпкое вино по имени Амани, и до исступления хотелось намотать на кулак буйные кудри, рвануть, заставить открыться черные очи: чтобы увидел, узнал, кто сейчас с ним, и может взять, как раньше брал только грозный господин…

Взять! — понимание обожгло Алишера. Гордец Амани в его власти и ничего не сможет сделать, даже если придет в себя, он слаб и беспомощен, а жалоб его уже никто не станет слушать… Осколки звезды по-прежнему сверкали ярко, туманя разум жаждой обладания.

Алишер сел, раздвинув стройные ноги, и нащупывая вход в восхитительно волнующее тело. Юноша был чист, но евнух все равно провел салфеткой в промежности и меж ягодиц, другой рукой сжимая расслабленный член наложника и перекатывая яички. Пальцы надавили на упругое мускульное колечко, вдвигаясь внутрь, и проникновение отозвалось дрожью Амани. Алишер улыбнулся довольно и принялся ласкать себя, готовя к часу наивысшего его торжества.

Увы, хотя ничто не мешало ему насладиться плотью, наконец доступной и невыносимо соблазнительной даже в нынешнем плачевном состоянии, как видно сама оскорбленная природа вмешалась в происходящее. Эрекция, и без того слабая, пропала совсем, когда пытаясь войти в тугое отверстие, евнух случайно коснулся того, что было оставлено ему торговцами рабами в насмешку над изуродованной сущностью. Рубец ныл, разрываясь от желания в несуществующем, давно отторгнутой кривым ножом необходимой части мужского естества, но того что осталось было отчаянно мало, и привядший отросток никак не мог проникнуть вожделенную жаркую глубину.

Взмокший от пота, с пунцовыми пятнами гнева и злыми слезами в глазах, Алишер упрямо терзал себя и наложника, добиваясь нужного ему результата, и не обращая внимания на содрогания тела под ним, но странный звук все же немного привел его в себя. Евнух поднял голову, взглянув на раненного, и немыслимое унижение захлестнуло его без остатка — Аман смеялся.

Смех оборвал хрип, перешедший в мучительный кашель, так что на губах выступила кровь, но жгучие очи сверкнули знакомым --">