Сьюзен Джонсон - Пламя страсти

тело мужчины, который доставлял наслаждение горящей от возбуждения белокожей женщине в одной из роскошных гостевых спален на втором этаже, служило тому доказательством.

Индеец набросился на нее с такой страстью, что она показалась Лиллебет почти первобытной, а его великолепное тело и искусные руки очень скоро заставили ее забыть, на каком свете она находится. Ей казалось, что этот мужчина полностью завладел ею, намеренно разжигая пожирающее ее пламя страсти. Лиллебет стонала все громче при каждом движении стройных мускулистых бедер. Ей хотелось раствориться в нем. Она вцепилась в его плечи унизанными кольцами пальцами и расцарапала их до крови.

Не обращая внимания на острые ногти, рвущие ему кожу, мужчина бормотал что-то, уткнувшись в нежную впадинку у основания ее шеи. Лиллебет надеялась, что это были слова любви, слова ласки и ободрения, но он произносил их на незнакомом, странном языке. Однако это еще сильнее возбуждало Лиллебет, возносило на самый пик наслаждения, как и ритм его мощных толчков. Он слегка укусил нежную кожу у ее ключицы, и Лиллебет задохнулась, накрытая волной страсти. Ее чувства были обострены до предела, она вся трепетала. Влажные губы приоткрылись, с них срывался неразборчивый шепот, неумолкавший, как дробь дождя по оконному стеклу.

Наконец ее тело содрогнулось в экстазе. Мужчина быстро оглянулся на дверь, накрыл губы Лиллебет своими, чтобы приглушить крик недозволенной любви, и только тогда позволил себе излиться, наполняя ее жидким пламенем.

Потом он лежал на спине и нежно обнимал распростертую рядом женщину, гадая, станет ли она тоже спрашивать, сколько скальпов на его счету. Он появился в высшем свете Бостона четыре года назад благодаря довольно приличному состоянию, открывшему перед ним все двери, и сразу же понял, что богатые и утонченные дамы воспринимают его по-разному. Одни обращались с ним как с конюхом, случайно забредшим в гостиную, и поэтому не скрывали своего пренебрежения и даже презрения. Зато другие испытывали к нему непреодолимое вожделение. Однако и преисполненные страсти женщины вели себя неодинаково. Некоторые относились с нежным сочувствием к коренному американцу, но встречались и такие, кого больше всего интересовало, со скольких человек ему удалось снять скальп. Бледная рука порхнула по его груди, прерывая размышления. Роскошная блондинка пропела своим музыкальным, мурлыкающим голоском:

— Скажи, ты в своей жизни убил много… врагов? — Последнее слово она произнесла с особенным придыханием. К тому же ее вопрос прозвучал так, словно она обращалась к умственно отсталому ребенку.

Какое-то мгновение мужчина лежал неподвижно, но затем на его губах появилась улыбка, он притянул женщину себе на грудь, внимательно посмотрел в красивое лицо, оказавшееся совсем близко, и очень спокойно ответил:

— Видишь ли, в этом году в Бостоне у меня было так мало врагов, что убивать оказалось практически некого.

Лиллебет еле слышно ахнула при звуке бархатного голоса, принадлежавшего несомненно человеку образованному, потом надула губки и капризно произнесла:

— Почему же ты мне… раньше ничего не сказал?

— Потому что ты не спрашивала… раньше, — с широкой улыбкой парировал он.

— Ты ввел меня в искушение! — Лиллебет Равенкур, истинная дочь Юга, не могла упустить возможность пококетничать.

— Я боюсь противоречить леди, — с мягким смехом заметил индеец, — но все-таки это весьма спорное утверждение.

Его замечание было встречено медленной, чувственной улыбкой, Лиллебет теснее прижалась к нему.

— А что ты делаешь в Бостоне… — деликатная пауза была наполнена очаровательной недосказанностью, — в другое время?

— Когда я не занимаюсь любовью, ты хотела сказать? — Его тело охотно отозвалось на движение нежного женского тела. — Учусь.

Он решил не пускаться в долгие объяснения — иначе ему пришлось бы начинать свой рассказ с калифорнийской золотой лихорадки и договора, который американское правительство заключило с племенами равнинных индейцев в 1851 году. Отец Хэзарда понял, к чему неминуемо приведет огромная миграция на Запад, и поэтому послал своего единственного сына, как только тот достаточно подрос, в школу на Восток. Хэзард подумал, что время и место не слишком подходит для такой длинной истории, и потому, не вдаваясь в детали, ограничился только одной фразой:

— Мой отец настоял на том, чтобы я получил такое же образование, как и --">