Ханна Хауэлл - Непокорное сердце

осталось жить совсем недолго. Силы стремительно уходили из иссохшего тела, и только удивительно ясный взгляд добрых, всепонимающих глаз остался неизменным…

— Не надо бы тебе выходить, — мягко пожурила Ида старуху. — На улице уже свежо.

Эдит рассеянно кивнула, думая о чем-то своем, отступила в сторону, и девушка проскользнула в полумрак хижины.

— Скоро зима: хочу увидеть первый снег — поди, в последний раз.

— Ну зачем ты так? — укорила ее Ида, устраиваясь на разостланной возле печки рогоже. — Я вот тебе гостинцы принесла.

— А что здесь плохого? — задумчиво проговорила Эдит, с трудом опускаясь на скамейку. — Смерть — это ведь только для тела: оно устало, душа рубцами покрылась. Приходит время, и человек уже ничего не боится, сам хочет уйти в мир иной.

— Неужели все так плохо? — Ида передала Эдит небольшой холщовый мешок, который принесла с собой.

— Каждое утро я просыпаюсь и думаю, почему Господь так жесток, за какой тяжкий грех так долго держит меня на земле. Скажи, прелестное дитя, неужели тебе хочется, чтобы мои страдания продолжались вечно?

— Нет-нет, я вовсе не желаю, чтобы ты мучилась, но при одной мысли, что тебя не будет, мне становится невыносимо горько и тоскливо.

— И мне жаль оставлять тебя: больше-то здесь ничего не держит. А как дома? Все живы-здоровы?

— Да, слава богу, только вот за отца переживаем. Я так боюсь за него, Эдит! Он отправился к королю Гарольду, а тот вроде воевать надумал с Тостигом.

Старая Эдит медленно покачала головой:

— Не надо бы ему туда: ничего, кроме стали и крови, он там не найдет.

Девушка вздрогнула и с тревогой взглянула на старуху. Все годы, что они были знакомы, Ида не переставала удивляться манере Эдит говорить так, будто знает все наперед. На сей раз ее слова испугали Иду, ведь пророчества старухи всегда сбывались. В Пивинси ее считали колдуньей, за это и изгнали.

— Отец думал, что за верную службу Гарольду вернет ему то, что отобрал, — пояснила Ида.

На морщинистом лице старой Эдит появилась грустная улыбка.

— Я знаю, только ничего у него не выйдет. Солнце короля Гарольда уже закатилось: он сражается за трон, который уже отдали другому. Разве ты не видела перед Пасхой огненный знак в небе?

Ида кивнула, и ее охватила дрожь. О светящемся шаре с длинным огненным хвостом, который несся по ночному небу, в городке до сих пор шли разговоры. Каждый хоть и объяснял это явление по-своему, но все сходились в одном — это был недобрый знак.

— В Пивинси только об этом и говорят.

— Да, все до сих пор ломают голову, что бы это значило, — заметила Эдит. — Поди, даже самые отважные, увидев огонь, пали ниц и стали просить у Господа помощи и защиты.

— Да, это так, — подтвердила Ида, — я и сама молилась Небесам. Как ты думаешь, чем тот огонь нам грозит?

— Бедное дитя! Ты хочешь знать правду и в то же время боишься ее. Да, для страха есть причины, но не позволяй ему сковать твою волю, лишить тебя сил и разума.

— Твои слова пугают меня больше, чем огонь в небе.

— Никогда не бойся правды: незнание и невежество — вот зло. Итак, ты хочешь знать. Ну что ж… То, что ты видела, — пламя, пожирающее трон Гарольда, а всадник, мчавшийся по небу за огненным хвостом, — новый король, предводитель норманнов, которые покончат с правлением саксов в этих землях.

— Вильгельм Ублюдок, — в ужасе прошептала Ида.

— Я бы на твоем месте прикусила язычок, — слабо улыбнулась старая Эдит, на миг даже помолодев. — Скоро он будет твоим королем.

— Но что тогда станется с моим отцом?

— Дни его, бедняги, сочтены, но он оставил после себя детей — в них будет жить его кровь.

— Ты… ты видела его смерть, Эдит?

— «Видела» не совсем верное слово: у меня нет никаких видений или снов. Я просто говорю то, что чувствую. Мысли приходят ко мне сами, слова сами срываются с губ. Иногда меня саму это удивляет: думала об одном, а сказала совсем другое. Истина сама говорит за себя моими устами. Я не могу этому воспрепятствовать, потому смирилась.

— Но то, что ты сейчас сказала… — Ида зябко поежилась и судорожно сжала на груди складки плаща. — Значит, нас ждет большая война?

— Да, это так, и сердце мое полно печали. Когда-то саксы-завоеватели забрали себе все, что можно, но теперь пришло время вернуть награбленное и то, что нажили.

— Но они будут защищаться!

— И погибнут — такова Божья воля, и ничего изменить нельзя. Всевышний позволил --">