Линда Лаел Миллер - Грешный ангел

Линда Лаел Миллер Грешный ангел

Посвящается Ирэн Гудман – доверенному лицу и другу – с благодарностью за помощь при написании романа.

ПРОЛОГ

Нортридж, территория Вашингтона.

Апрель 1886

Спотыкаясь, девочка бежала мимо лачуг из толя, пряди темных растрепанных волос падали на ее заплаканное, лицо, от рыданий у нее стиснуло горло. Одна лачуга стояла поодаль, от других, ближе к зеленоватой бурлящей реке. Добежав до этой лачуги, девочка запнулась о стесанный ногами порожек из рамы, служивший крыльцом, и влетела в крохотную, тускло освещенную комнату.

– Бабушка! – воскликнула она, всхлипывая от боли и обиды.

Эта единственная здесь комната, не превышавшая двенадцати футов, была без окна, так что сюда не проникали лучи весеннего солнца. Бабушка стояла возле кухонной плиты, втиснутой между узкой кроватью и еще более узкой кушеткой, на шею, выбившись из—под зачесанных волос, упала седая прядь.

Гудок сталеплавильного завода на вершине холма, перекрыв другие звуки, возвестил полдень – Бонни Фитцпатрик следовало бы прийти из школы лишь через три часа.

Бабушка была доброй, но терпеть не могла непослушания, и сейчас поджала губы.

– Детка! Почему ты сбежала с уроков, да еще неслась так, словно сам дьявол гнался за тобой?

Старуха, замолчав, быстро и истово перекрестилась.

Бонни, смутившись, опустила глаза. Двойняшки Макерсон рады—радешеньки, доведя Бонни до того, что ей пришлось убежать. Теперь ее наверняка ждут неприятности: не только с учителем, но и с бабушкой, а возможно и с отцом, когда он вернется с работы. Ко всему прочему ей придется вернуться в школу и встретиться с этими избалованными задаваками, дочками заводского управляющего, издевавшимися над ней.

– Ну? – голос бабушки звучал не слишком сердито, но и не ласково.

Поморщившись, она оставила деревянную ложку в кастрюле, села на шаткую кровать, где они с Бонни спали, и похлопала огрубевшей от работы рукой по одеялу.

Бонни покорно присела рядом с бабушкой, чувствуя раскаяние и гнев.

– Двойняшки Макерсон обозвали меня глупой гусыней, – жалобно проговорила она. – Сказали, что я – пустое место и потому всегда буду жить в Лоскутном городке.

Бонни боялась наказания: такие разговоры в семье не поощряли, но вдруг она почувствовала на плечах бабушкину руку, тонкую и сильную.

– Помни, что ты дочь Ирландии, Бонни! Этим можно гордиться! Не так ли? – сказала бабушка.

Бонни уже испытала столько несправедливостей, что ее вера в справедливость этих слов если и не рухнула окончательно, то основательно пошатнулась. Какой толк быть дочерью Ирландии, если твое платье такое старое, что на нем не различишь уже ни рисунка, ни цвета? Что толку в этом, если туфли так жмут, что хромаешь, как калека?

– Бонни Фитцпатрик, отвечай честно и прямо, – потребовала бабушка.

– Может, Макерсоны правы, – со вздохом отозвалась Бонни.

В комнате воцарилась напряженная тишина, и Бонни напряглась, ожидая звонкой оплеухи, когда бабушка повернула ее лицом к себе и подняла руку.

Но рука бабушки внезапно опустилась на передник, а ее светло—голубые глаза сверкнули озорным огоньком, не свойственным почти никому из членов гордой семьи Фитцпатрик.

– Кажется, овечка, я никогда не говорила тебе о твоем рождении, – сказала она, и ее ирландский акцент, почти исчезнувший благодаря времени и собственным усилиям, появился вновь.

Фиалковые затуманенные слезами глаза Бонни расширились, густые длинные ресницы поднялись, и она откинула с лица прядь каштановых волос.

– Разве в этот день произошло что—то особенное? – прошептала она, надеясь, что так оно и было.

Бабушка важно кивнула и, понизив голос, начала рассказывать:

– Действительно, сам Господь был при твоем рождении, Бонни. ОН взял тебя в свои всесильные руки. Ты была маленьким невинным агнцем. ОН улыбнулся и показал тебя ОТЦУ своему, и ЕГО прекрасное лицо засветилось от радости. Вот так это и было. – Бабушка замолчала, снова перекрестилась, закрыла глаза и, беззвучно шевеля губами, стала читать молитву.

«Смотри сюда, ОТЕЦ, – сказал ОН. – Разве она не самый прекрасный ребенок?»

Бонни едва дышала.

– Рассказывай дальше, пожалуйста, – попросила она.

Сердце у нее учащенно забилось, когда она представила себе эту величественную картину.

– Это правда, – повторила бабушка, еще раз перекрестившись, и пошла к плите, где кипела похлебка, --">