(liset.) - По правилам заядлого курильщика (СИ)

========== До самой крайности ==========

Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка

Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?

Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка.

Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы…

Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная

И я знаю, что крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума.

И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная

Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма…

Так не плачьте ж, не стоит, моя одинокая деточка.

Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы.

Лучше шейку свою затяните потуже горжеточкой

И ступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы.

Александр Вертинский, 1916.

Антонин замёрз. Он замёрз не сегодня, не вчера и даже не в этом году, он замёрз много лет назад — наверное, в первый же год, когда сел в Азкабан. А может и в первый же день, чёрт его знает. Воспоминания о годах заключения в его голове слоились и тускнели, вспыхивали иногда то ярко, то просто болезненно, а Антон морщился и сжимал дрожащими пальцами зудящие болью виски, в которых набатом стучали кровавые тиски разрозненных воспоминаний этих холодных четырнадцати лет в сплошном аду.

Они сливались в сонные кровавые пятна, растекались в его голове мёдом и солью, и Антон сжимал челюсти с такой силой, что зубы едва не крошились. Вот дементор — шуршащий, чёрный, с нависшим капюшоном, липнет к его камере надоедливой мухой, скребёт костлявыми когтистыми пальцами по каменному полу, оставляя жуткие борозды, пока Антон — измученный ночью воплями Беллатрикс, едва ли успевает думать. Едва ли может думать.

В Азкабане даже не думалось. Мысли текли, будто вязкий растянутый воск, липли к черепной коробке изнутри разжеванной овсяной кашей на воде, делились, бегали и петляли как зайцы по извилинам его мозга, пока сам Антон сосредоточенно пытался понять, что вообще происходит вокруг.

А вокруг ничего не происходило. Беллатрикс визжала каждую ночь — безумно, надрывно, зверино, и он морщился, переворачиваясь на другой бок, мечтая, чтобы она наконец потеряла голос; оба брата Лестрейнджа иногда стонали или всхлипывали во сне — кажется, им снились кошмары; остальные то ли плакали, то ли выли, то ли звали на помощь; кто-то рисовал на стенах зазубрины с помощью вилок, ногтей или своей крови, а охранник, проходя мимо, стучал медной ложкой по краю железной миски и напевал себе под нос уродский новый хит какой-то бездарной певицы.

Антон только и помнил, что этот невыносимый стук, долбящий ему прямо в голову и заунывные тоскливые строки дурацкой песни, от которой едва ли кровь из ушей не шла. И он их всех ненавидел. И Азкабан, и дементоров, и свою беспомощность, и желание лечь и уснуть навсегда, и… Он много чего ненавидел, пока сил хватало.

А потом и они кончились.

Когда Долохов вышел из Азкабана, то все говорили, что он изменился. Трудно не измениться за четырнадцать лет, но Антонин умудрился побить все рекорды — так ему говорил Яксли, его бывший ученик, и, кажется, один из немногих оставшихся у него друзей. Яксли по большей части молчал, и Долохов молчал тоже. Говорить он не то, чтобы разучился, а просто не хотел — ему казалось, что стоит сказать на два слова больше положенной нормы, так произойдёт что-то… Что-то. Непонятное что-то.

Антонин скрипел зубами от ярости. Он ненавидел проигрывать ещё со школы, а сейчас подобное становилась регулярностью. Нет. Стало регулярностью, когда он вышел из Азкабана — сонный, молчащий и задумчивый, будто заново осмысливал мир вокруг себя. И мир ему отчаянно не нравился, как это было и десять, и двадцать, и тридцать лет назад, но отныне не было сил его ненавидеть или бороться. Мир щерился в оскале и демонстрировал желтизну острых зубов, пока Долохов тлел и тусклел. Весь остаток своего желания сражаться он вливал в тренировки или короткие битвы, после которых Яксли радостно ему улыбался — всё как раньше, все как всегда, ты точно такой же!

Точно такой же…

Нет, точно таким же он перестал быть, когда битых два часа прождал Абраксаса на морозе в курилке за мэнором, прямо возле птичника с этими тупыми орущими павлинами, а тот не пришёл. Антонин вспомнил, что Абраксас умер только к вечеру. Сгорел от

--">