Тоня Хант - И сколько раз бывали холода (СИ)

веселье картинки, пьянило меня.

Эти листки с Валькиными рисунками… Я сейчас мысленно держу их в руках, перебираю и помню даже, где был надорванный край… Мне всегда хотелось уйти в тот мир. Дать Вальке руку и уйти вслед за ним. В мир, где все дробилось, искрилось, и было омыто светлыми красками его души…

Валькино тумбочное хозяйство было иным, чем у меня — веселее, что ли. У меня — туалетные принадлежности, очередная книжка, печенье…. А у него, не считая фломастеров, карандашей и альбомов — всегда хранилось что-то удивительное.

Вечером он доставал свои сокровища и мы их рассматривали. Помню стерео открытку. «Бегущая по волнам». Она объемная — и можно прикоснуться к тонкой фигурке девушки, точно отлитой из золота, стоящей на краю лодки, и к веслам, и белой пене на зеленоватой воде, и к завороженному — Гарвею.

Или ручка, с прозрачным концом, где плавала золотая рыбка.

— Давай загадаем, чтобы мы быстрее вышли отсюда, — почти серьезно просила я Вальку.

Но рыбка двигалась — спокойная, медлительная, равнодушная — наши беды не беспокоили ее в крошечном аквариуме.

Был у Вальки и снежный шар. В нем среди сугробов стоял маленький домик с горящими окнами. Встряхнешь шар — и летит буран из снежинок.

— А ты замечала — каким удивительным становится ночное небо, когда идет снег? — спрашивал Валька, — В городе оно светится красным, тревожным цветом. И полет снежинок — как сама бесконечность. Закинешь голову, смотришь — и уже на ногах устоять трудно, кажется, что летишь вместе с ними.

Я размышляла: откуда у Вальки эти сказочные вещицы? Потом точно узнала, что у него самого ничего нет — что их дом нищ и гол. И только одна балерина… скульптурка… стоит на трельяже, отражается в зеркале. Это все, что было у Валькиной матери не-насущно необходимого.

Все это Вальке приносил Митя, считая, что талантливую душу надо кормить волшебством. Она отдаст сторицей.

Митя

Прильнул к стеклу мальчишка — немного постарше нас, смуглый, с лицом веселым. Интересный цвет кожи — я бы никогда не смогла почувствовать в мальчишке цыгана, или, допустим, выходца с Кавказа. Тонкими, изящными, были его черты. Но черные глаза, но волосы оттенка вороного крыла…

— Эй, шкет, кончай ежиком работать.

Валька махнул рукой — как самому близкому своему:

— Подожди немного…

И показал глазами, что в капельнице осталось лекарства чуть-чуть — и надо скрыться: сейчас придет медсестра. Мальчишка кивнул и исчез.

— Это кто? — спросила я.

— Митька.

Но вот система убрана. Освободившись от иглы, Валька повернулся и приподнялся. Движение это далось ему непросто — он уцепился за решетку кровати. И тихо свистнул. Через несколько мгновений, Митя бесшумно открыл балконную дверь, и вот он уже сидит в ногах Валькиной постели. Вынимает из-за пазухи большие красные яблоки: одно Вальке, другое на ладони протягивает мне. Еще теплое от его груди.

И тревожный вопрос — другу:

— Ну, как ты?

Валька пожал плечами и ответил спокойно.

— Я здесь надолго…

— К морю бы тебя повезти, — брови Мити сдвинуты, обдумывает вопрос, — Я поговорю с мамой.

— Перестань…оклемаюсь.

— Весна на носу, а ты умудрился сюда загреметь… Опять шлялся со своими этюдами?

— Оклемаюсь, — повторил Валька, но дышал он тяжело.

— Может, лекарство какое надо?…

— Ничего не надо. А тебя так запалят, в конце концов. Ты или поздно вечером приходи, или совсем на рассвете.

Вечером ко мне пришел дедушка. Он навещал меня чаще всех, потому что был легким на подъем. Очередные куриные котлеты в банке и вечная присказка:

— Ешь, а то лишишься легкого…

Нельзя было себе представить — обнять дедушку, и чтобы он погладил меня по голове. Относилась я к нему всегда с душевным трепетом.

Так что накануне я недополучила свою порцию ласки. И утром я выла от тоски. Натурально, тихонько подвывыла, прижавшись в коридоре к оконному стеклу, глядя туда, где за деревьями скрывался наш дом. Пахло подгоревшей кашей — скоро завтрак. А видела я плохо из-за слез. Тут Митя и появился. Открыл дверь

--">