Анастасия Руссет (Russet) - Сказка - ложь... (СИ)

брызнуло озеро на пол, растеклось гладью. Камыши зашумели, заплескались рыбешки серебристые. Взмахнула другой – полетели белые лебеди, запели песню нежную, закружились рядом. Одна лебедушка даже к трону подлетела… и царя ущипнула за место причинное, охальница. Не портить ему, горемычному, девок молодых недельку-другую…

Родичи новые на пиру бражничают, девок красных соблазняют… Смотрит Иван на жену молодую – не нарадуется. Хороша Василиса, как солнышко весеннее. Улыбка у ней – цвета краше. И умница, и красавица… ан как снова лягухой зеленой обернется? Неужто и впрямь, Кощей суженую заколдовал?

Как отвернулась Василиса – Иван за порог в свою горницу, будто тянет его что туда. Огляделся, наставления волхвовы вспоминая, да и приметил – вот она, кожа лягушачья. Схватил её, постылую, да и в огонь!

Повалил дым густой с очага, заволокло все вокруг, засмердело. Челядь всполошилась, набежала – что горит, чего тушить? Гости царевы панику развели – вдруг добро горит, пропадает? А жена молодая, как чуяла, на пороге горницы тотчас объявилась…

Сижу я на пиру великом, костерю кощеичей, а глазами Ванятку выискиваю. Куда подевался мой ненаглядный? Ростом он высок, в плечах широк, волосы рыжие – заметный. Ан не видеть ладо моего… Уж не случилось бы чего с моим венчанным… Царь рядом прибаутки бает, ладошку к месту причинному, лебедем защипленному, прикладывает. Царевичи наспех жененные с мордами кислыми сидят, на женушек поглядывают. А вот послы заграничные всполошились чего-то… Гарью потянуло – шкурой паленой. Да противно как…

Забилось сердечко мое, заколотилось в груди, как голубка в силки пойманная. Ох, почуяло беду неминучую…

Стрелой метнулась я в горницу Ваняткину, да не поспела к сроку. Догорала в очаге шкурка лягушачья, верными прислужниками из леса захваченная да назад принесенная. И Ванятка рядом улыбчивый… Радуйся, говорит, Василисушка, не ходить тебе боле в рабстве постылом. Ой, дурень мой, дурень… И ведь как лучше хотел…

Почуяла я, как тело мое белое ветер по крупицам уносит, к дому отцовскому ворочает. Только и успела, что крикнуть: ищи меня в Царстве Кощеевом… А дома уж слезами горькими залилась. И не надо мне слов маменькиных, что найдет, коли любит, и о том, что дороже доставшееся пуще ока ценят…

Наставляли Ивана Царевича ночью глубокой близнецы-кощеичи. Баяли про лес непроходимый, про людей-оборотней, про смерть в яйце… Коня дали справного, меч на крепость проверили да и благословили в путь-дорогу замест отца – царь-батюшка уже почивать изволили.

– Ну что, брат, думаешь, доедет? – подмигнул один, глядя вслед удаляющемуся Ивану.

– Он на нее как кот на крынку сливок глядел, – ухмыльнулся другой, – доедет вестимо.

– Спорим?

***

Как оборвался звук последний, да затих боян, началось в народе брожение великое.

– Доедет! – кричали одни.

– Не доедет, в пути пропадет! – отвечали другие.

Слово за слово, да закипела кровушка молодецкая, заплясали кулаки по плечикам да кой-где и по зубам… Гусляр поглядел лукаво, Марью за стан тонкий подхватил, да и на двор украткой вынес.

– И зачем ты, девица красная, ягод сонных мне в пиво надавила? – сверкнул он улыбкой белозубой, ставя ту перед собой.

Зарделась внучка ведьмина, да разве вечером разглядишь? Понравился ей парень приезжий да сказки его.

– Хотела, чтобы остался гость подольше, еще немного побаял, – несмело начала она.

– А коли позову с собою, пойдешь? – внезапно посерьезнев, молвил сказочник.

– Я даже как звать тебя – не знаю, – растерялась Марья.

Вдохнув вечерний воздух, парень пригладил волосы ладонью.

– Кот-Баюн я, Бабы Яги прислужник. Зелья оборотного напился, да вышел к честному люду былины рассказать, чтобы не только злыми сказками земля полнилась.

– А почему в село наше, а не соседнее?

– Есть тут девица одна ладная, умом да красой не обиженная, – снова улыбнулся он.

– Боязно мне с тобой идти, – закусив нижнюю губу, Марья поглядела в очи бояна. В ночной темноте они отливали золотом и лунью, как и у всех котов. – Коли будешь год ко мне ходить да сказки баять, подумаю. Но ежели узнаю, что

--">