Иоганн Петер Эккерман - Разговоры с Гете в последние годы его жизни

Иоганн Петер Эккерман РАЗГОВОРЫ С Гёте В ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЕГО ЖИЗНИ

О КНИГЕ «РАЗГОВОРЫ С Гёте» И ЕЁ АВТОРЕ

1

Гёте был стар.

Десятого июня 1823 года, когда Иоганн Петер Эккерман впервые переступил порог уже тогда всемирно знаменитого дома на Фрауэнплане, домовладельцу, его высокопревосходительству действительному тайному советнику и министру великого герцогства Саксен-Веймарского и Эйзенахского, господину Иоганну Вольфгангу фон Гёте было без малого семьдесят четыре года: до 28 августа, дня рождения великого поэта и мыслителя, оставалось чуть более двух с половиною месяцев.

Знаменательный день их первой встречи возымел для обеих сторон непредвидимо важные последствия. Здесь неприметная тропа начинающего литератора, выходца из самых темных и неимущих слоев народа, скрестилась с триумфальным шествием немецкого национально-всемирного гения — «любимца богов», как называли Гёте друзья и недруги, как он и сам себя с горечью написал в тогда еще не написанной «Мариенбадской элегии»:

А мной — весь мир, я сам собой утрачен,

Богов любимцем был я с детских лет,

Мне был ларец Пандоры предназначен,

Где много благ, стократно больше бед!

Я счастлив был, с прекрасной обрученный,

Отвергнут ею — гибну, обреченный.

(Перевод В. Левака)

О том, какое жалкое детство, какая нищенская юность выпала на долю Эккерману, каких трудов стоило ему, сыну непреуспевшего коробейника, бывшему пастушонку, солдату-егерю, добровольно принявшему участие в освободительных войнах против Наполеона, и, позднее, военному писарю, самоучкой на двадцать четвертом году жизни подготовиться к поступлению в предпоследний класс гимназии, а там, с помощью добрых людей, и в Гейдельбергский университет, — обо всем этом читатель узнает из краткого автобиографического очерка, предпосланного Эккерманом его «Разговорам с Гёте». В 1821 году Эккерман напечатал сборник лирических стихотворений, как-никак принесший ему сто пятьдесят талеров. Это дало ему возможность предпринять путешествие в саксонские герцогства и — через Лейпциг, Мерзебург, Дрезден — добраться до Веймара в тайной надежде повстречаться с Гёте, — ведь и он, Эккерман, «стал теперь тоже поэтом»…

Но Эккерману не повезло: Гёте был в отъезде. А впрочем, будь он даже и в Веймаре, их встреча едва ли бы состоялась. Домочадцы всячески ограждали покой великого человека. Наплыв молодых людей, мнящих себя поэтами, был и впрямь непомерно велик. Каждая почта поставляла множество рукописей и сборников «начинающих». Обычно им направлялось стандартное уведомление, написанное рукою секретаря, в котором высказывалась благодарность от имени «его превосходительства господина фон Гёте» за любезно присланные ему плоды их усердного служения музам. Таким вежливым, на деле ничего не значившим, уведомлением был почтен и Эккерман, когда он заглянул в дом без хозяина на Фрауэнплане.

Но эта неудача не смутила и не обезоружила тихого, но упорно добивавшегося своей цели молодого литератора. Уже в следующем, 1822 году он послал своему кумиру рукопись совсем другого содержания под удачно выбранным заглавием «Мысли о поэзии с ссылками на пример Гёте». Она не могла не привлечь к себе внимания веймарского громовержца. Автор этого сочинения — с точно взвешенным расчетом, но с расчетом любящего — говорил о нем именно то, что хотел бы слышать Гёте от немецкой критики и что не терпелось Эккерману высказать своему учителю жизни — в зависимости и вне зависимости от поставленной себе цели: добиться признания и участия Гёте.

Не надо преувеличивать удельный вес Эккермановых «Мыслей о поэзии». Рядом с тем, что говорил Шиллер о «Вильгельме Мейстере» (в переписке с Гёте), рядом с блестящей статьей 1795 года Фридриха Шлегеля о том же «Мейстере» или с великолепным разбором «Римских элегий», написанным его братом Августом Вильгельмом (замечательным переводчиком Шекспира), рядом с тонким эстетическим трактатом Вильгельма фон Гумбольдта о «Германе и Доротее» или с глубокими суждениями философа Шеллинга о Гёте, его личности и творчестве, — «Мысли о поэзии» Эккермана, конечно, меркнут. Но ведь я противопоставил первому критико-теоретическому опыту гейдельбергского студента самые громкие имена немецкой нации — прием, едва ли дозволенный. И все же, ничуть не впадая в преувеличения, нельзя --">