Корней Чуковский (синоним для Корней Иванович Чуковский) - Дневник. 1901—1969. Том 2 (1930—1969)

СЕРИЯ «ЭПОХИ И СУДЬБЫ»

КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ

ДНЕВНИК

1901—1969

Том 2

1930—1969

Москва

«ОЛМА-ПРЕСС»

2003

ББК 83.3(2Рос-Рус)6

Ч 88

Исключительное право публикации книги К. И. Чуковского

«Дневник. 1901—1969»

принадлежит издательству «ОЛМА-ПРЕСС Звездный мир».

Выпуск произведения или его части без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону.

Составление, подготовка текста, комментарии и подбор иллюстраций Е. Ц. Чуковской

Художник

Чуковский К. И.

Ч 88 Дневник. 1901—1969: В 2 т.— М.: ОЛМА-ПРЕСС Звездный мир, 2003. — Т. 2: Дневник. 1930—1969. с.: ил. –– (Эпохи и судьбы).

ISBN 5-94850-031-4 (общ.)

ISBN 5-94850-033-0 (Т. 2)

Второй том «Дневника» К. И. Чуковского (1930—1960) по тональности и характеру записей резко отличается от первого. В нем нашли отражение драматические и трагические события в жизни общества и семьи Чуковских 30-х—40-х годов двадцатого столетия: аресты и гибель близких людей, запреты на публикации, война… Несмотря на неизбежные умолчания, пробелы и вырванные страницы, в дневнике прочитываются трагические обстоятельства судеб А. Ахматовой, Б. Пастернака, А. Фадеева и многих других.

Интереснейшие подробности литературной и общественной жизни 50-х—60-х годов содержатся на страницах дневника тех лет: Корней Иванович поддерживает А. Твардовского и редакцию «Нового мира», Б. Пастернака и А. Солженицына; подпись Чуковского стоит под многочисленными заступническими письмами 60-х годов.

ББК 83.3(2Рос-Рус)6

ISBN 5-94850-031-4 (общ.)

ISBN 5-94850-033-0 (Т. 2) © Е. Ц. Чуковская, 2002

© Издательство «ОЛМА-ПРЕСС Звездный мир», 2002

14 апреля вечер. Это страшный год — 30-й. Я хотел с января начать писание дневника, но не хотелось писать о несчастьях, все ждал счастливого дня,— и вот заболела Мура, сначала нога, потом глаз,— и вот моя мука с Колхозией, и вот запрещены мои детские книги, и вот бешеная волокита с Жактом — так и не выбралось счастливой минуты, а сейчас позвонила Тагер: Маяковский застрелился. Вот и дождался счастья. Один в квартире, хожу и плачу и говорю «Милый Владимир Владимирович», и мне вспоминается тот «Маякоỳский», который был мне так близок — на одну секунду, но был,— который был влюблен в дочку Шехтеля (чеховского архитектора), ходил со мною к Полякову; которому я, как дурак, «покровительствовал»; который играл в крокет, как на биллиарде, с влюбленной в него Шурой Богданович; который добивался, чтобы Дорошевич позволил ему написать свой портрет и жил на мансарде высочайшего дома, и мы с ним ходили на крышу. <…> и как он влюбился в Лили, и приехал, привез мое пальто, и лечил зубы у доктора Доброго, и говорил Лили Брик «целую ваше боди и все в этом роде», и ходил на мои лекции в желтой кофте, и шел своим путем, плюя на нас, и вместо «милый Владимир Владимирович» я уже говорю, не замечая: «Берегите, сволочи, писателей», в последний раз он встретил меня в Столешник. переулке, обнял за талию, ходил по переулку, как по коридору, позвал к себе — а потом не захотел (очевидно) со мной видеться — видно, под чьим-то влиянием: я позвонил, что не могу быть у него, он обещал назначить другое число и не назначил, и как я любил его стихи, чуя в них, в глубинах, за внешним, и глубины, и лирику, и вообще большую духовную жизнь… Боже мой, не будет мне счастья — не будет передышки на минуту, казалось, что он у меня еще впереди, что вот встретимся, поговорим, «возобновим», и я скажу ему, как он мне свят и почему — и мне кажется, что как писатель он уже все сказал, он был из тех, которые говорят в литературе ОГРОМНОЕ слово, но ОДНО,— и зачем такому великану было жить среди тех мелких «хозяйчиков», которые поперли вслед за ним — я в своих первых статьях о нем всегда чувствовал, что он трагичен, безумный, самоубийца по призванию, но я думал, что это — насквозь литература (как было у Кукольника, у Леонида Андреева) — и вот литература стала правдой: по-другому зазвучат

Скажите сестрам Люде и Оле,

Что ей уже некуда деться¹.

И вообще все его катастрофические стихи той эпохи — и