Владимир Викторович Орлов - Автобиографические заметки

Орлов Владимир Автобиографические заметки

ВЛАДИМИР ОРЛОВ

Автобиографические заметки

Я - москвич в четвертом поколении (предки же мои были подмосковными можайскими и дмитровскими). И проза моя - московская. Правда, юношеские увлечения на несколько лет переносили мои интересы в Сибирь. Но и увлечение Сибирью свойственно москвичам.

Родился я 31 августа 1936 года. Тридцать два года прожил в коммунальной квартире посреди Мещанских улиц, южнее Останкина и Марьиной Рощи. На 1-й Мещанской окончил школу, потом этой же улицей троллейбусом ездил на Моховую - там и теперь размещается факультет журналистики МГУ. Годы те - конец пятидесятых - были шалые, весело-мечтательные, с брожением умов и идеалов. На факультете больше митинговали и творили, нежели учились. Меня в ту пору привлекало кино. Я простодушно полагал, что именно кино заменит собой литературу, живопись и музыку. Но после третьего курса мне пришлось прекратить сценарные старания, как и занятия спортом. Заболели родители, средства на прокорм семьи я вынужден был добывать репортером знаменитой тогда четвертой полосы "Советской России".

В 1957 году я впервые попал в Сибирь, сначала на алтайскую целину, потом на Енисей. В дипломную работу вошли очерки о строителях дороги Абакан - Тайшет. После защиты диплома меня пригласили в "Комсомольскую правду". Там я и проработал десять лет. В разных отделах. Много ездил и писал. И скоро понял, что одними очерками, корреспонденциями и репортажами я не смогу передать свои впечатления и суть своей натуры. И отважился писать вещи протяженные. По ночам, утром перед работой (на работу, естественно, опаздывал). И вот в 1963 году в журнале "Юность" был опубликован мой роман "Соленый арбуз" (роман экранизировали, спектакли по нему шли в театрах Москвы, Минска, Красноярска), а в 1968 году - роман "После дождика в четверг". Сочетать ремесло и прыть газетчика с несуетным искусством прозаика было невозможно, и я в 1969 году из "Комсомолки" ушел. На вольные хлеба - с 1965 года был членом СП СССР. Хлеба эти оказались тощими и трудно обретаемыми. Да и в моих издательских делах пошли дожди.

Лет семь меня почти не публиковали. Набирали мои тексты и разбирали. Возможно, у кого-то недреманного, наверху, возникло соображение, что ничего хорошего от меня ждать не следует. К тому времени во мне угас романтизированный оптимист. Все очевиднее становился социальный мираж, в каком мы жили, преуспевали же в нем циники и обманщики, они-то этот мираж, для своих нужд, и оберегали (и теперь они же преуспевают).

Я живу под знаком Девы. Стало быть, человек благоразумный. Вернее, благонамеренный и фаталист, принимающий реальность, как данность, в коей я изменить ничего не могу. Я не скандалист, драться не люблю, а может, и не умею. Для меня идеальный человек - Иоганн Себастьян Бах. Он был типичный бюргер, добывал блага для семьи, искал выгодные места службы, любил пиво, лупил палкой дурных учеников. А в своих творениях поднимался в небесные выси. Бывая в Германии, я объездил многие места, связанные с жизнью автора "Кофейной кантаты" и "Страстей по Матфею". Позже я понял, что прототипом моего альтиста Данилова был прежде всего именно Бах.

Но я отвлекся... Просто семидесятые годы еще раз подтвердили мне истину - в творческой судьбе русского литератора существенным должно быть терпение и способность сохранить самостоятельность своей личности. И необходимо делать то, что ты умеешь и любишь делать.

В 1972 году я закончил роман "Происшествие в Никольском", его набрали в "Новом мире", два года я жил надеждами, но цензура мои надежды отменила. Подзарабатывал же я тогда "внутренними" рецензиями и даже перевел для Детгиза повесть "с лезгинского". Лишь в 1976-м просветленно-изуродованное цензурой "Происшествие..." выпустил "Советский писатель". А я уже наполовину написал "Альтиста Данилова", не думая, понесу ли я его куда-либо, и потому пошел на издательский компромисс. "Происшествие в Никольском" - бытовая драма. Когда я писал "Происшествие...", некие свойства моей натуры (воображение, скажем), видимо, были угнетены и требовали освобождения и выхода. И я неожиданно для себя написал фантастический рассказ о любви останкинского домового (жил я уже в Останкине). Рассказ, к сожалению, был опубликован лишь через шестнадцать лет.

Я люблю сказки, фантастику, в детстве был заворожен мхатовской "Синей птицей" и чистым, догригоровическим, "Щелкунчиком", среди самых уважаемых мною писателей - --">