Александр Борисович Борин - Проскочившее поколение

Александр Борин Проскочившее поколение

От автора

Моих сверстников, родившихся на рубеже двадцатых и тридцатых годов, можно, пожалуй, назвать людьми проскочившего поколения. Конечно, репрессии 37-го года многим из нас сломали судьбу, лишили детства, обрекли на сиротство, но, как бы то ни было, в 37-м мы были еще детьми и весь ужас Лубянки и ГУЛАГА в полной мере не хлебнули. И в войну моим ровесникам немало досталось: гибель под бомбами, кошмар немецкой оккупации, ленинградский голод, то же сиротство, но фронт, мясорубка войны пришлись все-таки прежде всего не на нашу долю, а на долю наших отцов и старших братьев.

Словом, проскочили.

Но как при этом жили мы, люди пощаженного судьбой поколения, какими были, какие носили в себе страхи, как преодолевали их (или не преодолевали), как умели (или не умели) сохранить лицо, какими усилиями становились (или не становились) на ноги, как приспосабливались к своему времени, как оно отпечаталось на нас, и что испытываем мы сегодня, чудом дожив до времен, которые и во сне даже не могли ни предвидеть, ни загадать?

Глава первая ПУГАЙ МЕНЯ, ГОСПОДИ…

Выступление Вышинского

Студенческие годы в Московском юридическом институте вспоминаются сейчас как сумбур самых разнообразных событий и впечатлений. На лекциях мы обычно не скучали. Логику нам читал красавец и кумир наших девочек Сергей Сергеевич Остроумов. Любил рассказывать о женской логике: известно, «объем суждения» и «содержание суждения» обратно пропорциональны, когда увеличивается его объем, уменьшается его содержание, но как-то он спросил о том одну милую студентку, и она ответила: «Содержание? Тоже увеличится». — «А вы подумайте». Она беспомощно посмотрела на него и очаровательно улыбнулась: «Ну… совсем немножечко увеличится, чуть-чуть, да?» Мы смеялись. Вообще мы очень часто смеялись. Смеялись, когда профессор Гурвич, один из авторов первой советской конституции, читал нам ГУБС, государственное устройство буржуазных стран: «Единственная область, куда английская королева может совать свой нос — это ее… носовой платок». Он был очень маленького роста, ходил в валенках. Читая лекции, не стоял за кафедрой, а сидел на стуле посреди сцены в Большом актовом зале имени А. Я. Вышинского. За руку Гурвич здоровался в институте только с гардеробщицами, говорил, что они единственные здесь заняты своим делом. В сорок восьмом Гурвича обвинили в космополитизме и вышибли из института. Он прочел нам свою последнюю лекцию «Об ошибках Гурвича». Мы слушали ее, затаив дыхание: по форме она была покаянием, а по сути издевательством — над курсом, который он читал, над руководством института, над обвинениями, которые ему были предъявлены, и, конечно, над самим собой. Кончив говорить, встал со стула и, маленький, в теплых валенках, навсегда ушел из нашей жизни. А мы продолжали нашу бурную, битком набитую событиями и треволнениями, замечательную студенческую жизнь. Слушали лекции генерала-международника Перетерского. О нем ходил веселый стишок: «Остряк, пошляк и бабник зверский Иван Сергеич Перетерский». Но однажды к нам в институт приехал сам Вышинский. С утра уже стало ясно, что должен приехать некий очень высокий чин и явно мужчина: мужские уборные были отмыты до блеска, а женские, как доложили нам наши девочки, оставались нетронутыми. Официально занятия никто не отменял, но все аудитории сразу же опустели, весь народ собрался в Большом зале его имени. Поводом для выступления Вышинского было обсуждение макета учебника профессора Денисова «Теория государства и права». Однако говорил он о чем угодно, только не о книге Денисова. Попросил не ограничивать его регламентом, сказав, что даже в ООН ему разрешают говорить сколько нужно, и зал восторженно разразился овацией. Сообщил, что Советский Союз признал Израиль, и в ответ на наши аплодисменты загадочно усмехнулся: «Юридический институт». Выдал гневную отповедь нашему профессору Стальгевичу. У них в свое время завязался острейший научный спор по поводу определения права. Вышинский говорил: «Право — это воля господствующего класса, выраженная в совокупности норм», а Стальгевич, наоборот, утверждал, что «право — это совокупность норм, выражающая волю господствующего класса», за что Вышинский тут же обозвал его «буржуазным нормотивистом»: «нормы» он ставит впереди господствующего класса. Выступая, в --">