Илья Зиновьевич Фаликов - Борис Рыжий. Дивий Камень

И. З. Фаликов Борис Рыжий. Дивий Камень

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В комнате за сценой собралась послеконцертная компания, и Борис почитал свои стихи наравне с другими, а потом спросил:

— Евгений Александрович, вам не кажется, что здесь только два поэта — вы и я?

Евтушенко ответил, коротко подумав:

— Да, наверно.

Шел июнь 1997 года. Евтушенко прилетал в Екатеринбург на один-единственный концерт. Через три года Борис сказал мне:

— Я не читал ни строки Евтушенко.

Под занавес 2000-го Рыжий обронил в печати, что «Евтушенко» в его семье было «ругательным словом». Существуют и эти стихи:

Евгений Александрович Евтушенко в красной рубахе,

говорящий, что любит всех женщин, —

суть символ эпохи,

ни больше, ни меньше,

ни уже, ни шире.

Я был на его концерте

и понял, как славно жить в этом мире.

Я видел бессмертье.

Бессмертье плясало в красной

рубахе, орало и пело

в рубахе атласной

навыпуск — бездарно и смело.

Теперь кроме шуток:

любить наших женщин

готовый, во все времена находился счастливый придурок.

…И в зале рыдают, и зал рукоплещет.

(«Евгений Александрович Евтушенко в красной рубахе…», 1997)

Так себе стишок, но он есть, а внутри сих разоблачений — вздох белой зависти и, между прочим, восхищения натурой. Счастливый придурок…

Более того. Вскоре после встречи с Евтушенко он принес домой фотку: они сидят в обнимку — и поставил ее на полку среди прочих заветных снимков.

Что-то припоминаются такие евтушенковские стихи:

Я груши грыз,

                     шатался,

                                    вольничал,

купался в море поутру,

в рубашке пестрой,

                           в шляпе войлочной

пил на базаре хванчкару.

Ну да, потом было написано:

В рубахе белой с чёрным бантом…^[1]

Или:

Рубашка в клеточку, в полоску брючки…

Рыжий это написал. Забавный упор на рубаху.

Можно отыскать и такую параллель. Евтушенко:

Играла девка на гармошке.

Она была пьяна слегка,

и корка черная горбушки

лоснилась вся от чеснока.

Рыжий:

Ах, подожди ещё немножко,

постой со мной, послушай, как

играет мальчик на гармошке —

дитя бараков и бродяг.

Подобного много, если всмотреться.

Таков герой этой книги. Непрост, скажем так.

Тотчас по его уходе, крайне раннем, к Борису Рыжему прилепили две этикетки: «последний советский поэт» и «первый поэт поколения». То и другое опять же напоминает о Евтушенко, каковой и сам определяется как последний советский поэт. Дивны дела твои, Господи, — Борису и в голову не пришла бы эдакая аналогия, ан кто знает, как наше слово отзовется. Так что́? Борис Рыжий — оный новый Евтушенко? Речь не о том.

Рыжий:

Тут речь о том, что будем

Мы нашу честь беречь.

Стоит почитать стихи Рыжего начиная с середины 1990-х: тематически, стилистически и тому подобное — «Камень хладный поцелую…», Петербург. Блоковская музыка, лебеди, фонтаны, парки, дворцы, каналы, мосты. Обожаемые мэтры — Рейн, Кушнер. В классических образцах — Державин, Батюшков, Пушкин, Дельвиг, Денис Давыдов, Лермонтов, Боратынский, Вяземский, Некрасов, Тютчев, Аполлон Григорьев, Полонский, Огарев, Фет, Случевский, Блок, Брюсов, Анненский, Сологуб, Заболоцкий, Георгий Иванов, Адамович, Ахматова. Никакого «больше чем поэта». Поэт. Только поэт, и никто другой.

Петербургская поэзия на уральской почве? Уральская поэзия на питерском камне? Такой выверт? Не было выверта. Был поиск себя. Осознанное стремление свести концы с концами, Царское Село со Вторчерметом. Что такое Вторчермет, читатель узнает позже.

Над саквояжем в чёрной арке

всю ночь играл саксофонист.

Бродяга на скамейке в парке

спал, постелив газетный лист.

Я тоже стану музыкантом

и буду, если не умру,

в рубахе белой с чёрным бантом

играть ночами на ветру.

Чтоб, улыбаясь, спал пропойца

под небом, выпитым до дна, —

спи, ни о чём не беспокойся,

есть только музыка одна.

(«Над саквояжем в чёрной арке…»)

Написано в том самом 1997-м. В Петербурге. --">