Владимир Фромер - Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга 1

Владимир Фромер Хроники Израиля Кому нужны герои Книга первая

Моим сыновьям — сабрам Амиру, Яиру и Рафи

ПРЕДИСЛОВИЕ

Это книга хорошего писателя…

Когда историк читает историко-документальное сочинение любого яркого автора, ему обычно хочется с ним поспорить. Каждый образ, каждое событие в хорошей книге окрашено личным видением, темпераментом, сердцем писателя. У историка обычно другое видение тех же событий, тех же героев. И все-таки останавливаешь себя: нет, возражать автору не нужно. Честный писатель — человек со сложным, стереоскопическим видением мира, независимо от того, сознает он сам это свое качество или нет. И если перо его талантливо, историческая истина обязательно высветлится!

Владимир Фромер — трубадур Израиля имперской эпохи, Израиля эпохи блистательных войн и побед, Израиля полководцев и героев, искателей истины и беспутных гениев — словом, этакого еврейского «республиканского Рима» XX века. Все герои страны заслужили у него восхищение, все страдальцы — сочувствие, все мыслители — поэтическое преклонение. Но певец нашей Республики-Империи считает нужным искать и находить пусть поэтическую, но правду истории — и потому (возможно, неосознанно для автора) рядом, например, с великолепным героем израильских войн, «столяром из Тель-Адашим» Рафулем (Эйтаном) возникает в другом очерке (о генерале Кахалани) иной Рафуль — коварный и скрытный штабной интриган.

Второй пример: как всякий поэт-романтик, Фромер склонен идеализировать деятельность разведок-контрразведок, и потому этаким хитроумным Одиссеем предстает образ начальника спецотдела Службы безопасности Давида в очерке «Поединок». А потом, в другом очерке, возникает «наш человек в Панаме», подлец и взяточник, и читатель понимает, что ведь он-то как раз и был «Давидом», начальником спецотдела!..

Как у всякого писателя, у Фромера есть свои любимцы, вроде Игаля Алона или Абы Эвена, и личные объекты неприязни — вроде Вануну или… Моше Даяна. Что ж, его авторское право! Но, когда он начинает жалеть невинные жертвы Даяна — генералов Элазара и Городиша, внимательный читатель замечает огромные промахи любимых героев автора и понимает правоту их оппонента — профессионала-министра.

Правда честного поиска истины торжествует в книге Фромера над романтическим пафосом автора. Это, по-моему, главный показатель ее удачи! Сложность, глубина, неодномерность израильского мира, соединенная с искренней любовью автора к описываемому объекту — стране Израиль и народу Израиля, — составляет для меня суть и аромат обаяния «Хроник».

Блестяще получаются у автора сложные, самые неодномерные и как бы развивающиеся в истории характеры. Создается впечатление, что Фромер и сам любит, когда герои как бы пытаются обмануть его самого: обернутся сначала одной стороной к автору, а потом вдруг предстанут совсем в другом — и таком непохожем! — облике.

Лучшие его герои — Бегин, Рабин, Перес, Шамир. Они у него созревают, они под его пером выковываются из обычных еврейских, иногда местечковых юношей в крупных и оригинальных государственных деятелей.

Я живу в этой стране и вижу, как стремительно она меняется — в приоритетах и оценках, в ненасытной страсти к самоутверждению и самообновлению. Эпоха, описанная Фромером, уже ушла в прошлое — и потому его книга стала не просто очередным сочинением, но важным свидетельством истории: она передает будущим поколениям дух «раннего сионизма», с его идолами и страстями, с неистовым самоотверженным героизмом и коварством партийных интриг. Как близко, оказывается, наша страна прошла по самому краю революционной пропасти, в которую обвалились в XX веке другие страны Европы и Азии, но спаслась, Бог был к нам милостив (особенно раздумываешь над этой проблемой спасения от революции, прочитав, очерк, посвященный Исеру Бери, кандидату в еврейские Дзержинские).

Даже для человека, бывшего свидетелем того, что в книге описано, Фромер находит массу новой информации. Но самое главное — то, что он сумел сохранить нам дух великой эпохи.

В этом аспекте «Хроники Израиля» — вклад русскоязычного писателя в израильскую литературу. Может быть, первый наш подлинный вклад.

Михаил Хейфец

РОММЕЛЬ У ВОРОТ ВМЕСТО ПРОЛОГА

5 --">