Евгений Михайлович Биневич - Воспоминания о Евгении Шварце

когда в тоненьком детском журнале «Воробей» появилась его сказка — «Рассказ старой балалайки»^[5], рассказывающая о наводнении в Петербурге 1824 года и вскоре Ленинград пережил очередное наводнение, случающееся раз в 100 лет.

А до того он успел побывать в студентом юридического факультета Народного университета им. А. Л. Шанявского, потом Императорского московского университета, а еще позже — Варшавского, который в связи с империалистической войной был переведен в Ростов-на-Дону. Но курс наук так и не окончил. Пришлось ему послужить в царской армии в Первую мировую, где он наскоро закончил школу прапорщиков. Освобожденный революцией от армии, пришел в ростовскую Театральную Мастерскую, на сцене которой исполнил несколько интересных ролей: Священника в «Пире во время чумы» и Сальери в «Моцарте и Сальери» А. С. Пушкина, Пилата в «Иуде, принце Искариотском» А. Ремизова, рыбака Симона в «Гибели „Надежды“» Г. Гейрманса, Снорре в «Гондле» Н. Гумилева и некоторые другие.

Так Евгений Шварц стал артистом.

Но в 1921 году Мастерская переехала в Петроград и, не отыграв сезона, благополучно скончалась. Однако еще некоторое время Шварц выступал на сценах небольших театриков, которых в те годы было великое множество; потом грузил в порту уголь, торговал книгами, одно время был секретарем у К. И. Чуковского. И хотя тогда Шварцем еще не была написана ни одна строка, «он как-то сразу, с первых дней, стал своим во всех тех петроградских литературных кружках, где вертелся и я, — вспоминал Николай Чуковский. — И у серапионов, и в Доме искусств его признали своим, привыкли к нему так, словно были знакомы с ним сто лет»^[6].

Писатели прекрасно чувствовали его великолепный дар рассказчика и советовали поскорее сесть за письменный стол. «Если у человека есть вкус, то этот вкус мешает писать, — объяснял он наиболее настойчивым. — Написал — и вдруг видишь, что очень плохо написал. Вот если вкуса нет, то гораздо легче — тогда все, что намарал, нравится. Есть же такие счастливцы!»^[7].

Весной 1923 г. Шварц с Михаилом Слонимским, «серапионом», с которым подружился более других, поехали в Донбасс, где при соляном руднике служил врачом отец Евгения Львовича, — отдохнуть и подкормиться. Слонимский, уже «опытный» литератор, пошел в бахмутскую газету «Всероссийская кочегарка», и их со Шварцем пригласили поработать у них.

Шварц и сам не заметил, как стал писать. Вначале то была обычная обработка читательских писем. Вот где ему пригодился вкус. Некоторые сочетания стали складываться в стихотворные строки. И наконец до него дошло: ведь это же он пишет… Писать приходилось много и оперативно. Но особой популярностью у читателей пользовался субботний раешник Шварца «Полеты по Донбассу». А начиналось это так: «В прошлую субботу закончил я редакционную работу и пошел на чердак. Посмотрел — и прямо остолбенел. Сидит на полу домовой, довольно молодой, у отдушины, поближе к свету, и читает старую газету. Мы с ним разговорились и сразу подружились… Тут мне пришла идея. „Хотите, — говорю, — в газете служить, себя не жалея?“ — А он говорит: „Ну да“. А я говорю: „Тогда пойдемте сюда. Вы по воздуху летать можете? Если да — вы мне поможете“. — А он говорит: „Могу быстро и ловко, на это у меня особая сноровка“. — „Сколько времени нужно, чтобы полетать по всему Донбассу?“ — А он мне: —„Не более часу“»^[8].

Так Евгений Шварц стал журналистом и редактором.

«Рассказ старой балалайки», как и некоторые другие его произведения для детей — «Два друга — Хомут и Подпруга», «Война Петрушки и Степки-Растрепки», тоже написан раешником. И начиная с 1925 года в издательствах «Радуга» и ГИЗ вышло более десятка книжек с картинками для самых маленьких. Среди них «Вороненок», «Шарики», «Рынок», «Зверобуч», «Кто быстрей?», «На морозе», «Петька-Петух деревенский пастух» и т. д.

Так Шварц стал детским писателем.

Но он мечтал о большой, «станковой» работе. И вскоре он ее напишет. Вероятно, потому, что в прошлом он был актером, ею стала трехактная пьеса о молодежи 20-х годов. «Вчера я эту пьесу закончил, а сегодня прочел с ужасом и отвращением, — запишет он 27 августа 1927 года в толстой тетради сразу после текста пьесы. — Еще недавно — как легко мне было мысленно закрутить любой тугой узел. Мозги слушались, волнение заражало, а теперь я в отчаянии, из суеты выкарабкивался на недолгие минуты к столу и писал, торопясь, не думая, что будет --">