Константин Яковлевич Ваншенкин - О Борисе Бедном, его работе и судьбе

Константин Ваншенкин О Борисе Бедном, его работе и судьбе

С Борисом Бедным судьба свела меня еще в Литературном институте и с бросающейся в глаза настойчивостью не давала нам разлучиться почти три десятка лет.

Сперва полтора года мы прожили рядом, во флигеле Дома Герцена, в соседних комнатах общежития — дверь в дверь. Потом почти одновременно съехали, я снимал комнатенки по всей Москве, его приютил на своей переделкинской даче Павел Нилин. Затем я получил собственную крышу над головой — две комнатки в разваливающемся особняке в глубине двора на Арбате — и прожил там год. Он забредал ко мне раза два, случайно. И тут — сигнал трубы! И ему, и мне дают однокомнатные квартиры в высотном здании близ Киевского вокзала, в крыле не открытой еще гостиницы «Украина», рядом, в одном подъезде. Новоарбатского моста еще нет, и нет Кутузовского проспекта, наш диковинный дом с роскошными лифтами и вестибюлями сияет над причудливым развалом старой Дорогомиловки. Мы живем там два года. У него семья уже из четырех человек, у меня из трех — тесно. И вновь звучит походный рожок судьбы. Но ведь могли дать в разных домах, в разных районах. Нет, мы опять вместе, опять рядом, в одном подъезде. И опять — метромоста еще нет, и нет метро, и Комсомольского проспекта, и даже Ленинского, а есть лишь Бережковская набережная и автобус-экспресс № 111. Здесь мы прожили рядом двадцать лет, а последние шесть, после дополнительных внутренних перемещений, даже на одной лестничной площадке. Как когда-то — дверь в дверь. Все на глазах: радости и горести, жестокие болезни детей и счастливые выздоровления.

Он поступил в институт раньше меня на год. А старше был на девять лет («родился в девятьсот шестнадцатом, при проклятом царском режиме» — его слова, его манера).

Он родился в станице Ярославской, на Кубани, в семье учителя. Отец стремился к знаниям, всем интересовался. Еще до первой мировой войны, скопив денег, ездил с учительской экскурсионной группой в Париж и потом долгие годы об этом рассказывал.

Борис окончил Майкопский лесной техникум, в числе лучших был послан в Ленинградскую лесотехническую академию. Он стал инженером водного транспорта леса, специалистом по сплаву, работал в сплавных конторах Коми АССР, на реках Севера, перед самой войной, а потом — снова. Его соученики по академии с которыми я знаком, до сих пор восхищаются им как инженером. Он потрясающе считал в уме. Я не раз бывал тому свидетелем еще в общежитейские времена. В кондитерском магазине подходим к кассе. Он говорит:

— Триста пятьдесят граммов конфет по двадцать шесть шестьдесят (деньги, разумеется, старые) и сто пятьдесят по четырнадцать восемьдесят.

Кассирша ссыпает счеты вправо:

— Значит, так…

А Борис говорит:

— Девять тридцать одна и… два двадцать две. С ручательством фирмы.

Кассирша не верит, дважды перещелкивает, изумляется.

У него была поразительная память, он был глубоко начитан и, едва получил первое жилье, окружен огромным количеством книг. Моя дочь при необходимости находила у него все, что требовалось школьной, а потом институтской программой. Он в своей манере громогласно ее напутствовал:

— Передай родителям, что нужно такие книги иметь!..

Писать он начал до войны, в академии. Был участником литературных кружков и студий. Но всерьез вернулся к этому в сорок шестом, в далекой своей сплавконторе, на Трехозерной запани, что близ Сыктывкара. Печатался в Коми республиканской газете «За новый Север» (ныне «Красное знамя») и наконец решился вновь переломить судьбу, бросил угретое место, вновь занял студенческую коечку, поступив в Литературный институт.

Его спрашивали:

— Сын Демьяна?

Объяснял громко, с экспрессией:

— Он При-дво-ров! А мы — Бедные…

Он был одним из самых старших и оказался в центре большой группы институтских прозаиков. Его авторитет был высок. Говорили то и дело:

— Посоветуюсь с Борис Васильичем…

— Надо будет показать Борис Васильичу!.. — Серьезно, уважительно. Иные и потом в течение долгих лет словно по привычке носили ему на отзыв свои опусы.

А дела у него пошли хорошо. Он стал много писать, широко печататься. Главным образом в «Огоньке», где сотрудничали почти все тогдашние --">