Сергей Сергеевич Наровчатов - Мы входим в жизнь

рамки, и тогда чувства, бушевавшие в нас на смертных полях войны, очищенные и подтвержденные на живых просторах мира, заново переживаются людьми племени «младого, незнакомого». Почти все, что я здесь сказал от первого лица, относится к моим сверстникам-поэтам.

«Суровый Дант» писал в своем «Пире»: «Во всем, что касается речи, наиболее достойна любви и наиболее восхваляема способность сообщения мысли: в этом и заключается ее добродетель». Современный поэт обязательно сказал бы и о способности сообщения чувства. Если поэтическая речь соответствует этим двум заповедям, если мысли достойны того, чтобы они были сообщены другим, а чувства эти добрые в глубоком понимании слова, то поэзия выполнит свое назначение. Таким критериям, я уверен, целиком соответствует творчество людей, о которых я говорю в этой книге.

Несколько слов о ней. «Мы входим в жизнь» — так я ее назвал. Входили мы в жизнь накануне большой войны. В книге сказано и о предыстории поколения, к которому я принадлежу. Его история известна — это сама война. Но вот какими мы были перед войной, об этом говорилось сравнительно мало.

Моя жизнь неотделима от жизни моих друзей, и поэтому почти в каждом из очерков содержатся автобиографические моменты. Если их выстроить в последовательную цепочку, они бы составили отдельное повествование. В этом, однако, нет необходимости: друзья раскрываются через меня, а я через них.

Пишу я и о наших учителях. К сожалению, не всем здесь нашлось место. Впрочем, не написал я и о многих своих близких товарищах. Остаюсь перед ними в долгу.

Многие очерки написаны при жизни тех, о ком они написаны. Я не стал их переписывать, исходя из спокойного ощущения, что эти люди для меня до сих пор живы.

Наконец, при всей своей литературной наторелости, я затрудняюсь отнести свою книгу к определенному жанру. Выше я назвал отдельные главы ее очерками. Вряд ли это верно. Сцепления между ними прочные, они-то и образуют книгу. А так — что это? Мемуары, автобиография, исповедь, критика, публицистика, литературоведение, главы из истории поэзии? Пожалуй, все вместе. Хорошо ли такое смешение, не мне судить.

А теперь — читайте.

СЕРГЕЙ НАРОВЧАТОВ

Песни Коминтерна

В таких случаях собеседнику говорят: «Слушайте меня, и очень внимательно». Если я плохо расскажу о том давнем лете, изложение позднейших событий покажется нагромождением отрывочных происшествий. Оценочное слово «плохо» не относится к стилю, я могу рассказывать через пень-колоду, но важно, чтобы в этом буреломе оставалась видна тропа под ногами. Тропа эта выведет на дорогу, а может быть, она с самого начала была дорогой — и называлась тропой и даже тропинкой лишь потому, что по ней ступали ноги восьмилетнего, а не пятидесятилетнего человека.

Вино не годится пить детям, разве что по чайной ложке, как укрепляющее, после тяжелой болезни. Но я тогда был здоров наливным здоровьем крепкого и веселого мальчика, в моих глазах сияло радостное удивление открываемого мира, и в этом сиянии, в этом удивленье, в этом мире, не переставая, лилось золотое вино. Оно и вправду было золотым! Настоянное на мечтах Фомы Кампанеллы и Томаса Мора о золотом веке человечества, оно переполняло чашу мудрого знания и растекалось над загадочными пятью материками, над милой и доброй Россией, над счастливым крымским побережьем. Материки были загадочными для меня, Россия была доброй и милой для меня, Крым был счастливым тоже для меня, и я, запрокидывая русую головенку, свежим мальчишеским ртом ловил напоенный вином ветер. Всю жизнь искали чашу Грааля рыцари Круглого стола. Но чашу, из которой лилось это вино, человечество искало тысячелетия. И вот она, словно золотой круг солнца, висит над полуденным Крымом — и современные Ланселоты и Галахады протягивают к ней стремительные руки.

Шел 1928 год, отмеченный, как тогда казалось, многими значительными событиями. Однако в памяти историков удержались лишь очень немногие. А память обычного человека не сохранила от него почти ничего. Но для меня этот год стал первой вехой на той тропинке, — а может быть, тропе, а может быть, дороге, — которая началась уже тогда и которая продлится до конца моей жизни. А когда жизнь окончится, она, не заметив моего отсутствия, будет виться между далекими холмами.

Очень тяжело сложилась последняя фраза, и, чтобы выбраться из словесного бурелома, я прибегну к помощи стихов, написанных спустя многие годы, но именно о том --">