Вадим Евгеньевич Ковский - Литературный быт в позднесоветских декорациях

Вадим Ковский

ЛИТЕРАТУРНЫЙ БЫТ В ПОЗДНЕСОВЕТСКИХ ДЕКОРАЦИЯХ

Взгляд из-за кулис

Никак не могу вслед за Мандельштамом воскликнуть: «Нет, никогда ничей я не был современник!» Это у него, конечно же, расчет на вечность. У меня, напротив, ощущение, что я не был современником разве что Владимира Ильича Ленина. Сталин помер, когда я заканчивал школу, то есть являл собой тип великовозрастного балбеса. А уж потом кто только не сменялся у меня на глазах, пока я понемногу умнел: Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев, Ельцин, Путин, Медведев и даже, страшно сказать, снова неизбывный Путин, дальше которого, по причине преклонного возраста, теперь уже не имею возможности заглянуть…

Чем меньше приходится ждать от будущего, тем сильнее тяга оглянуться назад. Увы, «лета клонят» не только к ностальгии, но и к депрессии: «Вспомнил этого, того, третьего. Этот умер тогда, этот только что. Их нет! Ряска сошлась. Он этого не видит, не слышит, про него никто почти ничего не вспоминает. Оставшиеся бегут со всех ног — то надо, это надо, у того взять, этого полюбить, с этим выпить. А его уже нет. И завтра то же будет с тобой» (из интервью 2005 года художника Бориса Жутовского).

Вместе с тем, кажется мне, читатель изрядно устал от общеполитических споров о советском «историческом процессе» и нашем то ли славном, то ли решительно не симпатичном прошлом, споров, всегда близких к истерике, и стосковался по истории более очеловеченной, предстающей в частных судьбах и лицах. Истории, которой даже я, скромный человек, родившийся в эпоху Москвошвея в 1935 году, был очевидцем. Для точности стоило бы, вместо напыщенного — «мемуары», называть воспоминания такого рода «оглядками». В академическом Словаре русского языка слово «оглядка» имеет два значения: «оглянуться» (назад. — В. К.) и «устар.» — «запоздалое сожаление, раскаяние». Принимаю оба.

Автор жанра «мемуаров» видится мне личностью горделивой, исполненной чувства собственного достоинства. «Оглядок» — человеком, не претендующим на «документальность» и «историзм». Этаким вполне рядовым товарищем, на всякий случай помечающим что-то в записной книжке для собственного пользования. Если кому-нибудь впоследствии эти заметки покажутся интересными, то и слава богу. Вот считал же У. Сароян, что хоть одна книга каждому человеку под силу — его собственная биография. И более того — что он обязательно должен ее написать. Главное, как однажды остроумно заметил В. Шкловский, не вспоминать больше, чем помнишь…

Известно саркастическое: «Врет, как мемуарист». Словарь Брокгауза справедливо утверждает, однако, что в любом случае мемуары являются свидетельствами очевидцев. Проблема заключается лишь в том, кому из очевидцев верить. «Если оглянуться назад, так не отличить были от небылицы, правды от выдумки, — писал С. Клычков. — Если про эту жизнь рассказать, так теперь уж никакой небылице не удивится никто, а правде никто не поверит». Но, как ни прикидывай, читатель смотрит на прошлое из зала, а автор воспоминаний — со сцены.

Ныне живых очевидцев и участников литературного процесса середины 1960-х — середины 1980-х годов (определение двух этих десятилетий как «позднесоветских» мелькает все чаще) уже нетрудно пересчитать по пальцам. Ушли фронтовики — Б. Слуцкий, Д. Самойлов, А. Межиров, В. Астафьев. Ушли «деревенщики» — все, кроме В. Распутина. Ушли друг за другом «шестидесятники» — В. Аксенов, Б. Окуджава, А. Вознесенский, Б. Ахмадулина. «Нас мало, нас, может быть, четверо». Из четверых остался один — Е. Евтушенко, наметивший себе амбициозную задачу — дожить до ста. Он худ, жилист, морщинист, энергичен и по-прежнему предприимчив в творчестве: если стихи не пишутся, будет заниматься составлением антологий, фотографией, снимать кино. Собиравший когда-то стадионы, он рассказывает в американском колледже десятку юнцов, небрежно развалившихся на полу в аудитории, о диковинной стране — Советском Союзе и о своих прежних подвигах: о том, как воевал с Хрущевым, писал письма протеста Брежневу, рисковал, ничего не боялся. Еще до Америки, в «спокойных» 1970-х, гуляя по Переделкино, я не раз видел, как он, в роскошном расписном свитере, совершает физкультурные пробежки по улице Гоголя, мимо своей дачи, в лес и обратно. Недавно я обнаружил в Литинституте на столе у лаборантки нашей кафедры

--">