Анна Писанова - Я была счастлива 14 лет

к себе, и поцеловал, и даёт мне гостинцев.

В плену, в Германии, голодовал дядя Митрий сильно. Писал нам: вы пишите, что стряпаете собаке Ряпчику лепёшки с травы чёрные, а я бы рад етим чёрным лепёшкам. Нас, если выпускают на волю, то мы бежим к помойным ямам, кто вперёд, и накладываем ведро, и промываем водой. Там кожурки всякие и рыбны кости, что попало, то и едим.

И вот я начала с двумя дядями жить, оне все меня жалели. Поедут в поле, попрошусь – оне возьмут. И там шутят со мной. Станем обедать: дядя Петя возьмёт яички, моё спрячет и сам спрячется, и я его ищу.

Тётя Нюра с дочкой взамуж вышла, Лёля меня взамуж выдал и другую, Раю, тоже взамуж выдал. Тётю Стиклетиню отделил, врозь с дочкой остались, дедя и баба и Лёля, и тётя. Лёля измучился с нами, сиротами. Мы все были сироты. Вся семья была сиротская. И вот он нас вырастил, всех по хорошему, всем свадьбы делал, мы его любили. Если его нет, то нам скучно, как приходит, нас развеселит. Зачнёт шутить. К нашему балагану много народу приходило, мне говорят: какой весёлый дядя Митрий. Как-то один год молотили у дяди Сани Совенкова, обедать пошли к ним в дом с гумна, он так чудно шёл, интересно, все со смеху падали, наль скулы больно. Матершиные слова никогда не говорил, а шутить умел.

Бабушка грустная, у ней много горей. Ей было тижоло. Когда улыбается, то мы были рады её улыбке, мы её жалели. Очень она была добрая. У ней столь было горей. Первое горя – мама моя умерла. Тут дядя Петя умер на фронте, троих детей оставил. Лёля был в плену в Германии 5 лет, дочь тётя Дуня умерла, пять детей оставила, вторая дочь её – Нюра разошлась с мужем, с дитём осталась, молоденькая. Вот мы её жалели. Дедя помер быстро и не болел, ударило его в голову и на третий день помер, остались мы троя.

Зачали сгонять в колхоз. Лёля подал заявление в колхоз вступить, но его не взяли: у тебя был дедушка церковным старостой. И вот Лёлю стали прижимать хлебом. Вёз в развёрстку 100 пудов. Он увезёт, оне ещё накладывают. Он выплатит, оне на догон ещё наложат. У него нет даже для себя, а оне: давай. Он покупал хлеб, увезёт, оне – ещё давай. У него – ни хлеба, ни денег нет. Откуда у него деньги: сирот одевал, отдавал взамуж. Тогда его повели в свою каталашку, так у нас звали. А потом, на другой день его увезли на Пласт. Мы с двоюродной сестрой всё передачи ему носили и всё плакали: зачем посадили, он вырастил всех нас. Посидел на Пласту в тюрьме пять дён, и увезли дальше. Он сидел в Мнатагорске два года, и приехал Калинин в Челябинск, и освободил его в 34 году. Пришёл домой и уехал на Пласт. Полгода жил у нас. Помню, двоюродная сестра Клава дала ему каши пшеничной варёной, в газетку завернула. Он принёс к нам, бабушка сидела на дворе, он подал прямо в газетке, и баба рада тут же съела, вот до чего была голодная. Ети годы были очень голодные, весь народ голодовал. Купил он, мы все сироты ему помогали, каркасик, маленьку избёночку, две маленьки комнатки. И так рад был! И говорит: хоть отдохну под старость лет. Не больше полтора года прожил, и его в 37-ом году взяли, в 12 часов, и увезли на хотке неизвестно куда. Как будто бы в Камышлов город, и там помер будто бы по своей смерти, по старости. В 41 году прислали выключку и денег 1200 рублей, в милиции сказали, что он был враг народа, а теперь с него ето сняли и за ним ни чего не числится.

А потом слышали, что, как вечер, полну машину насадют, и увезут за город, и их расстреляют, а вечером едет пустая машина, ихни жители говорили. И так всю тюрьму расстреляли. Вот и кончилась его жизнь, так он и не жил, как люди жили.

А тётя Анна Егоровна осталась одна, жила в етой домишки, а потом её сестра переманила к себе. И сестрин муж взъелся на неё, и тижолая её жизнь была. Так и тижолая её смерть была: упала на ванну, зашибла сердце.

Лет 7 или 8 было мне, я гналась за тётей Егоровной, Лёли не было дома, он был в плену. Тётя пойдёт к подруги или к родне и я тоже за ней, она меня с собой брала, и я привыкла с ней ходить. И ето долго я за ней гонялась, и вот как-то в сумерки я хватилась, а тёти нет в избе, тогда и летонула к тёте Просвирни, а уже темненько было. Я подбежала к окошку и кричу: тётя Анута, – они жили рядом, – тётя наша у вас? И вот повернула я голову на полусадик, а из него выходит, прямо на меня напирает, какой-то чёрт: без головы, мохнатый. Я очень напугалась и пятком пячусь до самого дома, и говорю тихонько: я тётю ищу. А чёрт ни чего не говорит, а на меня идёт молчком. Я тихонько говорю: тётю мне надо. И дошла пятком до ворот до своих, и как открою и --">