Рафаэль Гругман - Светлана Аллилуева. Пять жизней

Рафаэль Гругман
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА Пять жизней

*

© Гругман Р.: текст, 2010

© ООО «Феникс»: оформление, 2012

Асёнышу

Предисловие ОТЦЫ И ДОЧЕРИ

Я написал энное количество книг, художественных и нехудожественных, опубликованных и неопубликованных, но так и не научился писать в третьем лице, птицей взлетев над описываемыми событиями, и беспристрастно повествовать, жонглируя словами и наслаждаясь игрой, в которой позволено разгуляться воображению.

Даже окунаясь в события далёкого прошлого или надумывая будущее в любимых жанрах художественной литературы — магический реализм и антиутопия, — когда я начинаю писать, слова окунаются в сердце, и тогда не холодная рука стучит по компьютерным клавишам, а горячая кровь, минуя клавиатуру, строчится на экран монитора, — когда с хохотом, когда со слезами. И я перестаю над собой властвовать…

Светлана Сталина-Аллилуева-Питерс. Читая её йемуары — что поделать, так легли карты, — я думаю о своей дочери, о её переживаниях. Так же как и Светлана, она в раннем возрасте осталась без матери и, так же как Светлана, она почти не помнит её. Мои невыплаканные слёзы, которые, Боже упаси, я не мог показать дочери и которые выплёскивались в поэтические новеллы, были такими же, как невыплаканные прилюдно слёзы Сталина^[1]. Мы оказались в одинаковом положении: отцами, любящими своих дочерей, сильными мужчинами, прячущими свои слабости, по характеру — строгими и принципиальными, на которых свалилась обязанность самостоятельно вырастить девочек — счастливыми, здоровыми и образованными.

Наши дочери ничем друг от друга не отличались (речь идёт не о месте, времени проживания, социальном статусе, имущественных и наследственных благах). Они испытывали те же человеческие эмоции, так же болели и так же влюблялись, так же мечтали об обновках и о развлечениях, свойственных возрасту, и так же нуждались в материнской заботе.

Всякий раз, когда я читал шутливую переписку отца и дочери, Сталина и Светланы, я видел записки, которыми обменивался с Асёнышем, а перечитывая четыре мемуарные книги Светланы Аллилуевой, возвращался к красному альбому-дневнику, в котором 14 февраля, когда Ляленька вновь надолго должна была уезжать в обнинскую больницу, появились слова отчаяния, сказанные ребёнком:

Мне: Ну, что же мне сделать такое, чтобы мамочка не уехала?

Маме: Если я заболею, ты не уедешь?

Асеньке на момент этой дневниковой записи было семь лет и три месяца. Светлане, когда она осталась без матери, — шесть лет и восемь месяцев. Светлана тоже что-то кому-то говорила, задавала вопросы, плакала, произносила душераздирающие слова, которые никто не записывал и которые с годами исчезли из её детской памяти. Они исчезли бы и из моей и дочери памяти (время безжалостно) или притупились и не были столь чувствительны, если бы я не записывал всё, связанное с Асёнышем, начиная с двухлетнего возраста. Не сохранил бы её письма в больницу, и самое страшное — письма, озаглавленные «Покойной мамочке», которые не могу спокойно читать. Это стало самоистязанием. В одесской квартире, увешанной ЕЁ портретами, примерно через месяц после похорон, желая сохранить мир и дух Ляленьки (её вещи десять лет оставались нетронутыми в платяном шкафу вплоть до отъезда за океан), я сказал дочери: «Мамочка всегда с нами, ты можешь писать ей письма и класть в шкатулку. Она их прочтёт».

Позже, читая в воспоминаниях Светланы, что отец не любил украшать стены картинами и фотографиями, нахожу похожее упоминание о портретах Надежды Аллилуевой, которыми Сталин себя окружил: «Только в квартире нашей в Москве, после маминой смерти, висели её огромные фотографии в столовой и у отца в кабинете».^[2]

И в этом мы были схожи, окружив себя портретами жены, и она незримо присутствовала…

Светлана нечётко помнила день похорон матери. Это потом, --">