Олег Антонович Лойко - Скорина

могло быти полътори годины, а потом темность одышла проч...».

Как долго темень не сходила с полоцкого неба над матерью Франтишека Скорины, доподлинно неизвестно. Однако о том, что время всей той темноты, сама т а темнота были ужасом матери Франтишека Скорины, минутами или часами ее обмиранья и захлебыванья страхом, легко догадаться. И горели или не горели во мраке полоцкого неба две звезды — одна белая, другая красная — как две звезды надежды, спасения, сострадания, мы тоже не знаем. Знаем только наверное, что как долго ни держалось тогда затмение, оно кончилось. Мать Франтишека Скорины перетерпела его, переждала. Но, переждав, как всякая средневековая полочанка, до конца дней своих о нем уже как о знамении думала: «Как же плыть теперь ее сынам на стругах купеческих к Готскому берегу? Как путем Ольгердовым в сторону Вильны подаваться? Как вообще в любой край им отныне выбраться — близкий или неблизкий, знаемый или незнаемый, слыханный или неслыханный?..»

Но отошло, как нашло, затмение, но ушел, как пришел, год 1492-й, а свет не кончался, и оставались жить на этом свете мать и отец Скориничи, и продолжали подрастать их дети — братья Иван и Франтишек, и стоял по-прежнему под солнцем город Полоцк, и лежала вокруг земля Полоцкая. Ничего не изменилось, и вместе с тем немало изменилось и многое еще изменится на этой земле.

Велик был страх на земле Полоцкой, но и великое веселье охватило теперь землю Полоцкую. И, может, было оно еще большим как раз от него — от страха недавнего, что теменью с неба обрушивался на людей. Знал или не знал о той безбрежной радости маленький Франтишек, но отныне и мысли его, и чувства уже не только сливались с памятью страха, и страха прежде всего божьего, в котором вообще пребывал человек средневековья, но и полнились отзвуком повсеместного ликования, что свет устоял-таки, не кончился.

О чем говорили в той радости простые люди в городах и весях, на торжищах и в харчевнях. О вере говорили простые люди сплошь по всей Русской земле, о том толковали в своем веселье, что вот конца света и не наступило, а «святых отец писания ложна суть и подобает сих писаний огнем сжещи». Огнем жгли средневекового человека отцы, огню готов был предать обман святых отцов этот простой человек средневековья. 

И наверняка ведь слышал голоса тех городов и весей, торжищ и харчевен и сын полоцкого купца Лукаша Скорины Франтишек Скорина. Для него, однако, колокола Софии и Сельца, Бельчиц и Острова, святой Троицы и Борисоглебского монастыря, костела бернардинцев с торжественной надписью на нем «Врата Небес» звучали звонче ярмарочных голосов, авторитетней. Франтишек остался при святом писании, что означало при книжной мудрости. Иной мудрости в его эпоху, в его Полоцке не было. И хранилась она в голубнице^[2] Софии, в сводчатых подвалах Святотроицкой церкви, земли которой с 1501 года были переданы бернардинскому костелу, дав стенах Борисоглебского монастыря, что вскоре стал базилианским. София дала ему грамоту русинскую; бернардинцы, совершавшие службу по обряду греко-православному, но на языке латинском, могли научить его грамоте латинской. Пусть у православных — светских и духовных — феодалов передача бернардинцам земель Святотроицкой церкви польским королем и великим князем литовским Александром и вызвала резкое недовольство, но в самом Полоцке и бояре, и мещане, и купцы, и люд ремесленный тогда еще не половинились и не троились враждебно, воинственно на православных, бернардинцев, базилиан. И это была та благодатная почва, которая обеспечивала молодому сыну купеческому Франтишеку широту миропонимания, подняла его над вероисповедными распрями, помогла ему осознать первичность своего полочанства, своей принадлежности прежде Полоцку, а затем уже церкви или костелу, той или другой вере. Впрочем, и в конце для Франциска первичной осталась книжная мудрость, вне церкви и костела, но служащая поспольству^[3], всему полоцкому люду, но славящая материнский язык. «Кто в этом языке есть, будет рожден», тому он, Франциск Скорина, непосредственно и адресует книжную мудрость, книгу. Поклон же и благодаренье многолюдному, мудрому в своей веротерпимости Полоцку, подготовившему на это великое подвижничество сына своего Франциска Скорину. 

«...Выкладом, пилностию и працею...», или день первый — глава, в которой рассказывается о полностью вероятных и полностью невероятных событиях,

--">