Олег Антонович Лойко - Скорина

Олег Лойко
СКОРИНА

*

Авторизованный перевод с белорусского

Геннадия Бубнова

РЕЦЕНЗЕНТЫ:

В. КОВАЛЕНКО, член-корреспондент АН БССР

Г. БОГАТОВА, доктор филологических наук

В. КОЛЕСНИК, профессор, кандидат филологических наук

© Издательство «Молодая гвардия», 1989 г.

Introductio, или введение в книгу о многославном ученом муже Франциске Скорине, в котором очень кратко повествуется о затмении солнца в Полоцке, о конце света божьего и о великом веселии на земле Полоцкой.

С точностью неизвестно — в 1490 или в 1486 году родился Франтишек. Но так или иначе, а родился он накануне или даже в самый год события, которое явилось для его родителей, равно как для всех полочан, черным предвестьем конца, ибо событием этим было затмение солнца.

Тогда никто не любовался им через закопченное стеклышко, дабы отчетливей видеть небесное чудо. Тогда человек, как и попросту все живое, остро, панически ошеломленно реагировал на затмение. Затмение тогда было полным, и, как всегда при таком затмении, кони одичало ржали, коровы обреченно мычали, овцы испуганно блеяли, а собаки в отчаянье выли, и все птицы земные смолкли, рыбы из-под каждой коряги, из крутых водоворотов, из глубин и с отмелей Двины со всеми ее близкими и неблизкими от городища Полоцкого притоками — из Полоты и Уллы, Ушачи и Оболи, — из всех недальних и дальних от Полоцка озер — из Чарсвят, Язны, Умильно, Рясны, Вечелья, Усомниц, Вировли, Нещедры — вдруг выбились-выпрыгнули наружу — понад гладью заводей и стремнин, — ибо все живое рвалось-тянулось к солнцу, которое угасало, все живое как бы внезапно, в одно мгновенье, уразумело, что без света^[1] нельзя. И было то естественной мудростью немудрой живой природы. Только ни конь, ни собака, ни плотица не связывали затмения солнца с гибелью мира и мраком небытия, как связывали его с ними в своих представлениях тогдашние люди.

Отец Франтишека Скорины, как глава семьи, хозяин, был в тех обстоятельствах спокойнее, молчаливее. Жена его, мать его детей, — и потому, что жена, и потому, что мать, — сдержанной, как ее муж, быть не могла. Может, в то время как раз она и рожала Франтишека, может, уже и родила. Но и в том, и в другом случае испуганно, как листва на осине, дрожало ее сердце. Когда еще носила его, осторожно ступая, чувствуя всем телом упругие удары его разгулявшихся ножек, разве не мелькали перед ее глазами призраки мертворожденных младенцев и мертвых рожениц? А когда приспело рожать, то, может, бежала в сполохе затмения из подворья на замок, падала на бревна, которыми был вымощен их купеческий двор, или на узкой улочке-мостовой, в которую упирались их резные ворота. Через них опа, может, в страхе и выскакивала — подальше от скорининских строений с их внезапно потемневшими щелями-окнами. А может, она засветло еще успела на соседский посад — на Верхний замок, на большой детинец, куда при каждой напасти сбегались полочане, там ища спасения от напасти, там верша свои городские веча. Может, голосила там на коленях, веря, что это — уже конец, и поднимала руки в почерневшее небо, и заслоняла ими глаза свои, будто надеясь защитить от небес и того, кого в своем чреве имела...

Сам Франтишек всего этого не знает, ибо человеку, пока нет его на свете, неведомо, что он будет, как неведомо поначалу и то, что он уже есть, что есть у него отец и мать, которые ждали его, есть земля и солнце, где он родился. Но все же Франтишек немало чувствует из того, что происходило тогда в Полоцке. Почему, по какой причине — знать не знает; яйцо ведь курицы не помнит, сосунок сосунком себя не помнит. Только он как будто бы помнит себя младенцем. И сейчас он думает: не потому ли помнит, что, слепя глаза над Полоцкой летописью, всегда с особой жадностью читал о погибели солнца:

«Изьгибе солнце и сокры луча своя от земля... и зьвезды явишася яко в нощи», «в солнци аки гвоздие черно...» «солнце потемнело, и страх был великий на земли Руской...», «и видели двѣ звездѣ в той же час на заход от слопца, одна бѣла, а другая черлена. А всего того --">