Грета Гарбо - Грета Гарбо. Жизнь, рассказанная ею самой

Грета Гарбо Грета Гарбо. Жизнь, рассказанная ею самой

* * *

Зачем писать…

Скоро моя очередь. Я не паникую, ни о чем не жалею, не боюсь. Бояться и жалеть поздно.

Валентина Шлее грозила опубликовать свои воспоминания. Она не Мерседес и не Битон, чтобы рискнуть сделать это при жизни, хотя едва ли боялась моего гнева, скорее наоборот. Но если не опубликовала при жизни, значит, приготовила бомбу, которая взорвется после нее.

Мне ли бояться чьего-то осуждения? Я живу, избегая любого внимания. К тому же мне так много лет, что насладиться вылитой на меня грязью недоброжелатели все равно не успеют. К чему же тогда писать?

Мерседес отдала музею нашу с ней переписку с условием, что опубликуют через десять лет после смерти той из нас, кто проживет дольше, то есть моей, ее самой давно нет на свете. Но публикации писем я не боюсь, в них ничего страшного, куда больше гадости она могла сказать лично (и сказала!).

Интересно, какие условия у Валентины? Тоже десятилетие после моей смерти, или она постарается уничтожить меня при моей жизни?

Как же это глупо – сводить давние счеты тогда, когда человека уже нет в живых!

Когда-нибудь Грету Гарбо забудут, останутся только лица на экране. Но это и есть Грета Гарбо, потому что Грету Ловису Густафсон знал мало кто, даже все мои возлюбленные. Всем нужно мое лицо, сначала молодое и красивое, теперь постаревшее для сравнения. Ату ее, у нее появились морщины! Словно можно дожить до восьмидесяти, не прибегая ко всяким операциям по подтяжке кожи, и не иметь при этом морщин.

Оставьте меня в покое, не просите автографы и советы, как жить, не показывайте пальцем на улице и не глазейте, и я спокойно проживу остаток лет, ни о ком не вспомнив плохо! Внешняя популярность – это беда для очень многих, я знаю немало известных людей, кто страстно желал бы скрыться от людского любопытства, как и я, желал, чтобы его оставили в покое.

Когда-то Битон сказал, что если бы я сама рассказывала все, что интересует публику, позволяла себя фотографировать, то меня преследовали меньше. Это не так, просто я бы значительную часть своей жизни тратила на общение с репортерами и фотографами и раздачу автографов любопытным. Нет, я прожила так, как прожила, и теперь поздно думать, как было бы лучше.

Меня много раз предавали даже те, кому я доверяла, рассказывая всему свету то, что является моим личным, особенно эти двое – Мерседес де Акоста и Сесил Битон.

О чем думал Сесил, когда публиковал такие «воспоминания» обо мне: «…она даже не в состоянии читать… по этим причинам она неспособна развиваться как личность… она несносна, как инвалид… из нее получилась бы занудливая собеседница…, она суеверна и подозрительна, ей неизвестно значение слова «дружба», любить она тоже не способна…»?

Замечательно, не правда ли?

И вывод: «…мы создаем из нее идеал, которым она никогда не станет».

Весьма дружеская характеристика, если понимать под дружбой то, что понимал Битон.

Ему нужно мое тело и совершенно наплевать на душу. Разве человек, который любит или любил в прошлом, мог опубликовать такие слова о той, которую любил? Сказать и даже написать – да, можно пожаловаться друзьям, точно зная, что они никому не расскажут, но никак не раструбить по всему миру!

Чем Сесил лучше Мерседес, расписавшей всем мое помешательство на диетах или жестокость по отношению к разным букашкам? И ведь наплевать на то, что на диетах я сидела не по своей воле, а по требованию студии, а в качестве примера «ужасного обращения» приведен случай, когда уничтожила не успевшего впиться в мою ногу клеща. Вероятно, клеща нужно было не сжигать, а пересадить самой Мерседес, чтобы заразить ее энцефалитом.

Я не жалею, что прожила большую часть жизни скрытно, жалею только, что раскрывалась вообще кому-то, нужно было держать Сесила на расстоянии и меньше доверять Мерседес. А еще нужно было изменить внешность и имя, чтобы никто не знал, кто я, и жить в тихом итальянском городке или, наоборот, в шумном сумасшедшем Нью-Йорке, забавляясь фантазиями газет об исчезнувшей Грете Гарбо. Возможно, так поступил Элвис Пресли?