Марсель Блистэн , Никита Богословский , Жан Кокто , Эдит Пиаф - Эдит Пиаф (Сборник)

позволяют им достигнуть высшей степени совершенства. Позвольте же и мне, пользуясь стилем Стендаля, заявить, что мадам Эдит Пиаф гениальна. Она неподражаема. Другой такой никогда не было и не будет. Подобно Иветт Гильбер или Ивонн Жорж, Рашель или Режан, — перед нами звезда, которая одиноко сгорает от внутреннего огня в ночном небе Франции. Ее-то и видят прижавшиеся друг к другу парочки, если они еще умеют любить, страдать и умирать.

Посмотрите на эту маленькую женщину, чьи руки подобны ящерицам. Взгляните на ее лоб Бонапарта, на ее глаза слепца, который обрел зрение. Как она будет петь? Как опа при этом выразит свои мысли? Как вырвутся из ее узкой груди великие стенания ночи?! И вот она уже поет, или, точнее, — на манер апрельского соловья пробует исполнить свою любовную песнь. Слышали ли вы когда-нибудь, как трудится при этом соловей? Он старается. Он раздумывает. Он отшлифовывает. Он задыхается. Устремляется вперед, отступает. И внезапно, найдя то, что искал, начинает петь. И потрясает нас.

Несмотря на то, что Эдит Пиаф постоянно изучала и изучает себя и своего зрителя, она быстро нашла свою песню. И вот уже голос, низкий, грудной голос своими бархатными интонациями завораживает нас. Его теплые волны набегают, обволакивают, проникают в нас. Цель достигнута. Подобно соловью, невидимому глазом, Эдит Пиаф тоже становится невидимой. Только ее взгляд, ее бледные руки, воскового цвета лоб, на который направлены лучи света, и нарастающий, поднимающийся все выше голос, который постепенно заслоняет ее и, увеличиваясь, как ее тень на стене, смело заменяют нам эту маленькую застенчивую женщину. С этой минуты гениальность мадам Эдит Пиаф уже не вызывает сомнений, каждый может в этом убедиться. Она превосходит себя. Она превосходит свои песни, их музыку и слова. Она превосходит всех нас. Душа улицы проникает во все уголки города. И это уже не Эдит Пиаф поет, а идет дождь, свистит ветер или накидывает свое покрывало лунный свет.

«Уста тени». Это выражение было придумано применительно к ее чудодейственным устам.

ЖАН КОКТО

Член Французской Академии

На балу удачи

I

Но день придет, и звезды среди дня

Заблещут в небе синем для меня.

Тогда прощайте, серые дожди!

И здравствуй, жизнь, и счастье —

                                              впереди!

Отчего бы мне не начать эти воспоминания — а я намерена вести их по прихотливому велению памяти — с того самого дня, когда судьба взяла меня за руку, чтобы сделать певицей, которой я, видимо, должна была стать?

Это случилось за несколько лет до войны, на улице, прилегающей к площади Этуаль, на самой обычной улочке под названием Труайон. В те времена я пела где придется. Аккомпанировала мне подруга, обходившая затем наших слушателей в надежде на вознаграждение.

В тот день — хмурый октябрьский полдень 1935 года — мы работали на углу улицы Труайон и авеню Макмагона. Бледная, непричесанная, с голыми икрами, в длинном, до лодыжек, раздувающемся пальто с продранными рукавами, я пела куплеты Жана Ленуара:

Она родилась, как воробышек,

Она прожила, как воробышек,

Она и помрет, как воробышек!

Пока подруга обходила «почтенное общество», я увидела, что ко мне направился какой-то господин, похожий на знатного вельможу. Я обратила на него внимание еще во время пения. Он слушал внимательно, но нахмурив брови.

Когда он остановился передо мной, я была поражена нежно-голубым цветом его глаз и немного печальной мягкостью взгляда.

— Ты что, с ума сошла? — сказал он без всякого предисловия. — Так можно сорвать себе голос!

Я ничего не ответила. Разумеется, я знала, что такое «сорвать» голос, но это не очень меня беспокоило. Были другие, куда более важные заботы. А он между тем продолжал:

— Ты абсолютная дура!.. Должна же ты понять…

Он был отлично выбрит, хорошо одет, очень мил, но все это не производило на меня никакого впечатления. Как истинно парижская девчонка, я реагировала на все быстро, за словом в карман не лезла и поэтому в ответ лишь пожала плечами:

— Надо же мне что-то есть!

— Конечно, детка… Только ты могла бы работать иначе. Почему бы с твоим голосом не петь в каком-либо кабаре?

Я могла бы ему возразить, что в продранном свитере, в этой убогой юбчонке и туфлях не по размеру нечего --">