Павел Александрович Флоренский - Соль земли (Сказание о жизни Старца Гефсиманского Скита иеромонаха Аввы Исидора)

незначительные, что едва ли в них могут стоять два человека.

Но в этом игрушечном домике — много закоулков и уголков. Войдешь в него — и будто вспоминается-вспоминается, а все вспомниться не может, какой-то полузабытый, милый, любезный сердцу сон. Все — самое простое, нищенское; и все — особенное, теплое для взора, тихое. Вещи имеют свои глаза; и обстановка о… Исидора встречала взорами так радушно, провожала такими уветливыми взглядами. Как войдешь — прямо на тебя смотрят святые иконы. У каждой — своя история; каждая связана с каким-нибудь важным именем, но важным не здесь на земле, а в Царстве Небесном. Под иконами — поставец с иерусалимским перламутровым крестом, старым потрепанным Евангелием в кожаном — потертом и лоснящемся — переплете и лампадою на синей стеклянной стойке. Все стены келлии увешаны фотографическими карточками, — все людей связанных духовно с о. Исидором, — картинами, стихами, бумажками от леденцов. Все это — грошовое, но у о. Исидора ничто не бывает бесплодно. Все — символ горнего, все напоминает о высшем. Так и досточудный игумен горы Синайской, святой авва Иоанн Лествичник говорит, что Бого-любцам к радости и божественной любви и слезам свойственно возбуждаться и от мирских и от духовных песней, сластолюбцам же — наоборот^[4]. Думается даже, что будь на стенах у о. Исидора не лубочные картины, а настоящая живопись, — келлийка потеряла бы свою кроткую уветливость: Бог любит смирение, и в скудости совершается сила Его.

Вот, ты вошел в келлию. Справа от икон — окно, а под ним-столик с набросанными книгами, письмами, бумагами. Слева же от икон — скамеечка, затем — столик, на котором лежали обыкновенно истершаяся епитрахиль, поручи с отрепанными краями и разные нужные вещи, и, затем, полочка. Над столиком-два оконца. На окнах стоят, как говорил Батюшка, “цветы”: банки со мхом, жестянки из-под консервов, — с какой-нибудь выполотой садовником сорной травой, — горлышко бутылки, заткнутое пробкой и налитое водой, чтобы служить сосудом для какого-нибудь “цветка”, бутылка с отломанной ветвью ивы; — всего и не припомнишь, что стоит на подоконнике у о. Исидора.

В прихожке — небольшой шкафик с посудой, да столик, на котором иногда устраивался чай. Тут же — деревянные вешалки из суковатых палок, — совсем оленьи рога; и их обязательно показывает посетителю о. Исидор.

Если пройти сенички насквозь, то выйдешь в небольшой садик, шириной никак не более двух аршин, разбитый между скитской стеной и домиком, огибающий домик и огороженный с других сторон высоким тесовым забором с калиткой. Эта — так называемая “Внутренняя Пустынь” о. Исидора, куда он уединяется на молитву и для духовных размышлений. Над “Внутренней Пустынью” растут высокие ивы, иногда всю “Пустынь” убеляющие летящим с них пухом. А Батюшка, с детской радостью, оглядываясь кругом, сообщает: “У меня — снег”. Растут еще в “Пустыни” выполотые садовником травы, крапива, лук; иные — в жестянках, подобранных Старцем из сора, иные — прямо в земле. Тут же живут у Старца жабы и всякая тварь живая. Имеется столик на обрубке дерева, еще обрубок для сидения, сидение, сложенное из камней, которые с разных мест стащил сюда хозяин “Пустыни”. Но у всего, что ни видит здесь твой глаз, — свое символическое значение: ива — это дуб Мамврийский, под которым праотец Авраам принял Пресвятую Троицу^[5]; каменное сидение — это Фиваидская скала^[6]; ветвистые сучья с деревянным крестом между ними, прибитые к дереву (что прямо против калитки) в углу “Пустыни” и напоминающие оленьи рога, — это, по словам Старца, видение Евстафия Плакиды^[7]. В “Пустыни” нет ни одного уголка без значения. Самый воздух растворен воспоминаниями о жизни Праотцев и Святых, и для о. Исидора события Священной и Церковной Истории гораздо ближе, ярче и живее, нежели сутолока мира.

Если отворить калитку, то можно выйти из “Пустыни Внутренней” в “Пустынь Наружную”, лежащую перед домиком. Это — место неогороженное, лишь слегка защищенное деревьями и кустами. Тут, под сенью дерев, вкопан в землю круглый стол, а кругом него — “мебель”, как говорил о. Исидор, то есть “диван”, “кресло”, “стул” и прочее из кривых сучьев и досок. О. Исидор сам сколотил эту мебель. Трудно представить себе что-нибудь более нескладное.

В летнее время Батюшка угощал чаем иногда в этой “Внешней Пустыни”. Подведет, бывало, гостя к “мебели” и заявит с улыбкой: “У меня — и диван. Тут --">