Анатолий Зиновьевич Иткин - Вдоль по памяти

его за ощущение счастья, полноты бытия и за то, что он дал окраску и направление дальнейшему ходу моей жизни.

Возьму для сравнения другой период, скажем, время житья на Проспекте Мира. Отрезок жизни, почти равный останкинскому: семь лет (1955–62 годы). Здесь я жил в возрасте от 24 до 31 года. Событий — сколько угодно: переезд наконец в квартиру, нормальную по размеру, окончание института, начало работы, женитьба, рождение дочери, поездка в Ленинград, смерть деда… Всё это я, конечно, помню, но тускло, как сквозь кальку.

Все детали, вплоть до мельчайших, которые встретятся при дальнейшем описании моего детства в Останкине, сохранены памятью, а не присочинены позднее. В истолковании же некоторых внешних событий, разумеется, присутствуют позднейшие взрослые суждения.

Будут ли кому-нибудь интересны мои воспоминания, кроме моих близких и лиц, упомянутых в тексте, — не знаю. Но я надеюсь, что моя память непроизвольно представит некоторые характерные черты 1930-х годов, и люди моего поколения найдут здесь много знакомого.

Мне один год

Дом в переулке

Я вижу солнечное выраженье

В заботе надо мной склонённого лица,

На розовых губах родное умиленье

И одуванчика пыльца.

Мне помнится встревоженная птичка,

И солнца сон в сосновом гамаке,

И хрупкость воробьиного яичка,

Раздавленного в детском кулаке.

Сейчас со словом «Останкино» связываются прежде всего понятия: ТВ, телецентр, башня и т. п.

В начале 1930-х годов Останкино — северная окраина Москвы, знаменитая дубрава, Шереметевский дворец-музей, Парк культуры им. Дзержинского, а с 1939 года — ВСХВ (сельскохозяйственная выставка).

В раннем моём детстве по главной Останкинской улице, обрамлённой корявыми тополями, прибегал откуда-то из центра одновагонный трамвайчик № 9 с двумя белыми фонариками во лбу. Позднее пустили ещё № 39 с прицепом, лиловым и белым.

Поперёк шли переулки: 1-й, 2-й, 3-й Останкинские. Некоторые поперечные именовались улицами: Хованская, Прасковьинская. Никто кругом, конечно, не знал, что названия эти оставил XVII боярский век.

Трамвайчик бежал мимо рынка, пожарного депо, парикмахерской, а перед дворцом, пронзительно скуля колёсами, делал крутой поворот вокруг пыльного палисадничка. Это была его конечная остановка, или «круг». Тут был вход в музей и парк, рядом находился одноэтажный домик кооператива, то есть продовольственного магазина, и аптека.

Сходить «на круг» означало «в магазин». В нашем 3-м Останкинском переулке росла трава, а в серых заборах водились красные жучки-солдатики. Мой дом № 16 в паре с таким же типовым двухэтажным бревенчатым домом № 14 имели единый зелёный довольно большой двор, обрамлённый молодыми тополями. Третьим этажом в этих домах являлся чердак, где тоже были устроены жилые помещения типа мансард.

Одним словом, типичное строение для окраины, образец зодчества времён жилищного кризиса 1930-х годов.

Во дворе росло несколько яблонь, которые густо цвели по весне, но плоды их никогда не доживали до полной зрелости, ибо дети начинали лакомиться ими, как только они достигали размера лесного ореха.

В глубине двора — два дровяных сарая: наш и дома № 14. Ещё у забора торчал заколоченный бездействующий колодец, а за водой ходили далеко — на главную улицу, за трамвайные пути. Там была колонка.

Всё моё детство на нашем дворе валялся неизвестно откуда взявшийся предмет непонятного назначения: тяжеленная железная станина с колесом, намертво приржавевшем к своей оси. Штука эта и зимой и летом всегда была под рукой и служила в наших играх рулём. Сдвинуть с места её, правда, можно было только в четыре руки.

Как только заселились наши два дома, как только угнездились молодые семьи на новом жительстве, так началось деторождение. Только я родился не в Останкине. Все остальные дети нашего двора родились в течение 1932–1933 годов и все — вот странно — мальчики. Говорили, что это к войне!

Время было ещё --">