Виктор Викторович Конецкий - Некоторым образом драма

Виктор Конецкий Некоторым образом драма Непутевые заметки, письма

Ты можешь представить себе время, когда у тебя решительно все идет в печать? Я не могу. Да и скучно это, верно…

Юрий Казаков, 1957 г.

Третье апреля 1988 года. Весна, вербное воскресенье, форточка открыта. Полдень – ударила пушка с Петропавловки.

По «Маяку» «Последние известия» – объявляют о переводе из спецхрана в открытые фонды книг Бухарина, Рыкова, Шмелева, нынешних эмигрантов. Их список начинается с Васи Аксенова и Галича. По алфавиту дуют. Здесь я с Советской властью не согласен. Надо бы все-таки Аксенова ближе к концу ставить.

А вообще-то, опередила меня Советская власть. Как будто стул из-под меня выдернули. Я-то весь последний год, что писал эту книгу, к боям готовился, к поездкам в Москву, к риску головой…

И вот вам!

Ведь честью клянусь: сей миг вычитывал рукопись, писания Аксенова против меня. Завтра сдавать надо в издательство. Везет на совпадения. Даже, как дальше увидите, иногда страшно становится.

Есть у меня дурацкая привычка: работать при шумовом фоне – вечно радио включено или ТВ. Это я на кораблях от тишины отвык, тишина на нервы действует – в морях или главный двигатель молотит, или какая-нибудь динамка, или голоса за переборкой. Вот и не могу в тиши. Вот и услышал на свою голову «Последние известия».

Но менять в рукописи не буду ни единого слова – сей миг она уже в документ превратилась – в устаревший документ. И это, конечно, замечательно!

Часть первая

Начало

Мы стояли в оцеплении с винтовками, когда вешали немецких генералов на площади угол проспектов Огородникова и Газа. Так выпускали пар из блокадников-ленинградцев. Вешали с трехтонки. Один сорвался. Держались немцы мужественно. В толпе кое-кого рвало.

Потом мы стояли в почетном карауле, когда открывали памятник Сталину в скверике у Балтийского вокзала. Было нам по 16–18 лет.

Я сочинял стихи:

Под грохот оркестра и шелест знамен

На плечи взвалили мы тяжесть погон,

Не думая, души народу отдали

И строчки присяги, спеша, прочитали.

На самом тяжелом и страшном посту

Я верность присяге и долгу храню.

Пусть тяжко, пусть тошно,

Пусть хочется жить,

Клянусь, проклиная, я честно служить…

Выписка в дневнике из газеты «Правда» за 2 сентября 1950 года:

«В Англии увеличен срок военной службы».

Фрол Романович Козлов: «Наиболее рьяными защитниками марровских антинаучных положений оказались ленинградские академики Мещанинов, Иосиф Орбели, Струве. Академик Орбели извратил павловское учение… Все его научные сотрудники обслуживают „школки“ академика…»

И разгромная заметка об Институте экспериментальной медицины, который вместо серьезных вопросов изучает «Половые различия в восприимчивости к действию вредных факторов у низших животных». (Вероятно, они должны были изучать половые различия у поклонников Марра?)

Почему я это выписывал? Неужели что-то понимал?

Потом видел, как Ф. Р. Козлов топал ногами на Федора Абрамова за «Вокруг да около».

А еще через десять лет Федор Александрович топал ногами на меня, когда спросил: «А знаешь, за что на меня туфлями в Смольном Фрол Романович топал?» Я ответил: «Знаю, Федя, за то, что ты только все вокруг да около, а ему надобно было в лоб!» Абрамов, архангельски окая, приговаривал: «И откудо у тебя, Виктор, такой чорный юмор?!» А я ему объяснял, что все архангельские мужики – это одесситы, но только в валенках…

Как мне его сейчас не хватает, как рано ушел, как рана заживать не хочет! Из моего окна его окно видно было, и горело оно рабочим огнем все ночи напролет, и было мне маяком в зимней тьме Петроградской стороны.

Если сквозь слезы, бия себя в грудь, признаешься товарищу, что, когда он был в море, ты согрешил с его женой, то что это – откровенность или искренность? А если еще распахнешься шире, расскажешь товарищу, что после прегрешения от омерзения к себе решил повеситься, и не только решил, но и на полном серьезе повесился, но веревка оборвалась, а на повтор духа уже не хватило, – то что это? Искренность или откровенность? Исповедь или самореклама?

Как нужен наставник.

Величайшие русские гении, вполне способные в полную одиночку принять решение, все-таки посылали друг другу свои рукописи (даже находясь в сложных, антипатичных отношениях, – читатель, художественная истина дороже --">