Мария Викентьевна Верниковская - Индустриальные новеллы

М. Д. Колтынюк писал: «Как у вас там дела? Было бы интересно взглянуть на новую МОЗ на втором блюминге. Читали в газетах ваше обязательство и определяли перспективы нашего дальнейшего сотрудничества. Начинаем изготовление оборудования для МОЗ слябинга…»

Иван Иванович написал ответ: «Торопитесь, друзья. Пуск новой МОЗ намечаем на 1970 год. От срока не отступим».

И снова бессонные ночи и стучат в голове молоточки-головоломки трудной проблемы. Они замирают с приездом Артура Львовича. Ученый тонко улавливал движение алфеевской мысли. Он поднимал на друга свои темные грустные глаза и негромко говорил: «А что, если…»

На пуск четвертой машины огневой зачистки пришел корреспондент газеты. Он попросил Алфеева рассказать о себе. Иван Иванович, светящийся внутренним светом радости, сказал:

— Что о себе говорить? Моя биография — это биография огневой машины. Вот о ней и пишите.

Подарок

Ветер срывал побелевшие провода, гудел, свистел в заводских трубах с самого утра, а на железнодорожных путях бросал под чугуновозные составы снежные переметы. Но к вечеру ветер утих, и когда Георгий вышел из проходной, воздух был сух, прозрачен. Морозной пылью серебрились деревья и сказочно мигали огни города за успокоенным, застывшим Уралом.

По занесенным рельсам один за другим шли в депо трамваи. Они двигались тяжело, со скрипом.

Герасимов раздвинул двери и вошел в вагон, стуча сапогами, чтобы сбросить облепивший их снег. В углу вагона сидела, зябко ежась, женщина-кондуктор, спрятав лицо в поднятый воротник и засунув руки глубоко в рукава. Она нехотя разняла руки и, отрывая билет Герасимову, сердито сказала:

— Вот для таких, запоздалых, и гоняем пустые вагоны.

— Что поделаешь, — вздохнул Герасимов. — Я ведь не из ресторана.

— Вижу, — отозвалась женщина, взглянув на его полушубок, лоснившийся от застарелых масляных пятен.

На четвертой остановке Герасимов вышел. Он свернул на пустынную, освещенную луной узкую улицу и зашагал к дому, увязая в сугробах снега. Ему отчетливо виделась сейчас на снегу елочка, темневшая перед светлым в морозных узорах окном. И на усталом лице Герасимова появилась блаженная улыбка.

Струя морозного воздуха, ворвавшаяся вместе с Георгием Ивановичем в теплую прихожую, мгновенно превратилась в пар и заклубилась у его ног. Георгий Иванович стянул задубевший от холода полушубок, снял сапоги и хотел пройти на кухню, но в это время дверь из внутренней комнаты распахнулась и ему навстречу вышел Эммануил Казакевич. Он уже второй месяц жил в доме Георгия Ивановича Герасимова.

Приехав на Магнитогорский металлургический комбинат, московский писатель завел в парткоме завода разговор о знатных старожилах города. И тут ему рассказали о Герасимове, одном из первых доменщиков. Казакевич позвонил Герасимову, и вечером парткомовский шофер привез его на тихую улицу Суворова к дому № 24.

Низкие деревянные ворота были почти до половины занесены снегом. К ним вела узкая тропинка. Пробираясь к калитке, Казакевич увидел заледенелую елочку и пошутил: не осталась ли она зимовать тут с Нового года? Герасимов, вышедший встретить гостя, пожимая его тонкую ладонь, покачал головой.

— Природа нас здесь не балует. Елку привез с гор. Маленькая была, а прижилась, выросла.

С любопытством и теплотой заглянул писатель в темные веселые глаза Герасимова и встретил в них ответный добрый взгляд.

В небольшой комнате, скупо обставленной самой необходимой мебелью, писатель Казакевич и доменщик сидели за большим овальным столом, оживленно говорили, и у обоих было такое чувство, будто они давно знают друг друга. Жена Герасимова, Валентина Петровна, накрывая на стол, тихо заметила мужу, что он, наверно, утомил гостя своими рассказами. Рослая, голубоглазая, со спокойным мягким лицом, она суетилась по хозяйству, не без волнения думая о том, как воспримет их дом, семью московский писатель, который будет потом писать книгу, может, быть, и о них. Ее мать, маленькая проворная Екатерина Семеновна, поставила на стол дымящуюся миску с пельменями. Хозяин дома при виде нового блюда не преминул сообщить, между прочим, что его теща и жена сибирячки и отменные мастерицы стряпать пельмени.

В этот вечер Эммануил Казакевич, как-то сразу потянувшись к Герасимову, оживленно рассказывал о людях, с которыми сводила его фронтовая судьба, о себе, о своей не писательской, а просто --">