Стелла Лазаревна Абрамович - Предыстория последней дуэли Пушкина

квадратных скобках
даются слова, зачеркнутые в подлиннике, в угловых скобках — слова или части слов,
вставленные в текст для уточнения смысла.

9

вспоминал впоследствии П. П. Вяземский.3 То же самое говорили
все, кто был близок с Пушкиным в последние месяцы.
Трудно вообразить, что ему пришлось пережить 4 ноября.
Утром состоялось его объяснение с женой. По словам П. А. Вязем­
ского, «эти письма (...) заставили невинную, в сущности, жену
признаться в легкомыслии и ветрености, которые побуждали ее
относиться снисходительно к навязчивым ухаживаниям молодого
Геккерна; она раскрыла мужу все поведение молодого и старого Геккернов по отношению к ней; последний старался склонить ее
изменить своему долгу и толкнуть ее в пропасть».4 Вот тогда-то
Пушкин и узнал от Натальи Николаевны о том, что происходило в
последние дни. 4 ноября он узнал, наконец, то, о чем она не решалась
ему до сих пор сообщить, опасаясь взрыва с его стороны.
Как ни мучителен был этот разговор, может быть, доверие жены,
открывшейся ему во всем, дало ему силы выдержать этот удар. Во
всяком случае, и воспоминания близких людей, и все поведение
Пушкина говорят об одном: первым и главным его побуждением
после появления анонимных писем было стремление защитить жену.
В. А. Соллогуб, посетивший поэта 4 ноября днем, видел его после
только что состоявшегося объяснения с Натальей Николаевной. Вот
что он рассказывает в своих записках:
«Я отправился к Пушкину и, не подозревая нисколько содержания
приносимого мною гнусного пасквиля, передал его Пушкину.
Пушкин сидел в своем кабинете. Распечатал конверт и тотчас сказал
мне:
— Я уж знаю, что такое; я такое письмо получил сегодня же от
Елисаветы Михайловны Хитровой: это мерзость против жены моей.
Впрочем, понимаете, что безыменным письмом я обижаться не могу.
Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего ка­
мердинера вычистить платье, а не мое. Жена моя — ангел, никакое
подозрение коснуться ее не может. Послушайте, что я по сему пред­
мету пишу г-же Хитровой.
Тут он прочитал мне письмо, вполне сообразное с его словами (...)
он говорил спокойно, с большим достоинством и, казалось, хотел
оставить все дело без внимания».5
В. А. Соллогуб, единственный из очевидцев, чьи воспоминания об
этом дне дошли до нас, свидетельствует о поразительном самообла­
дании Пушкина. Письмо, переданное Соллогубом, было третьим за
этот день. Пушкин еще не мог знать, сколько таких писем пущено в
оборот. Появление нового экземпляра пасквиля заставило его понять,
что интрига только начинает разворачиваться и возможны еще новые
удары. Тем не менее во время визита молодого человека он ничем не
выдал своих чувств.
Больше никаких подробностей об этом дне мы не знаем.
К кому из друзей он бросился в первый момент? Как и когда узнал
о письмах, которые получили Вяземские, Карамзины и другие? Где
провел вечер? Об этом не сохранилось никаких свидетельств.
Известно лишь одно: 4 ноября вечером Пушкин послал по город­
ской почте вызов Жоржу Дантесу.

ю

1

События, разыгравшиеся 4 ноября, имеют свою предысторию —
внешнюю, бросающуюся в глаза, и глубинную, предопределенную
тем положением, в которое был поставлен правительством Николая I
гениальный русский поэт.
Остановимся прежде всего на очевидной, внешней стороне дела,
чтобы возможно точнее восстановить фактических ход событий,
предшествующих дуэльной ситуации.
Настойчивое ухаживание молодого кавалергарда Дантеса * за
H. Н. Пушкиной обратило на себя внимание петербургского общест­
ва в начале 1836 г. До того времени никаких толков на этот счет не
существовало ни в свете, ни в кругу близких людей, с которыми
Пушкин общался постоянно.
Легенду о двухлетнем постоянстве Дантеса, ранее бытовавшую в
биографической литературе, убедительно опровергла А. А. Ахмато­
ва, опираясь на два письма молодого человека к Геккерну, которые
были опубликованы в 1946 г.6 В первом из этих писем, датированном
20 января 1836 г., Дантес писал Геккерну о своей любви как о но­
вости, которая совсем недавно вошла в его жизнь и была еще неизве­
стна барону. Данные этого письма и позволили А. А. Ахматовой бо­
лее точно, чем раньше, определить хронологические границы всей
этой истории.**
Сведения, исходящие от Дантеса, подкрепляются другим, очень
точным свидетельством, которое --">