Витторио Страда - Полнота памяти и историческое сознание. Век тоталитаризмов и духовное преображение Василия Гроссмана.

умер в 1964 году, в одиночестве, отторгнутый за пределы литературной среды, правила которой он осмелился нарушить даже в период «оттепели», как в открытую нарушили их два других писателя – Борис Пастернак и Александр Солженицын.

История жизни Гроссмана как нельзя лучше передает суть тоталитарного мира в его наиболее воплотившемся, коммунистическом, варианте. Этот мир Гипернасилия и Мегалжи, обреченный рухнуть, не смог загасить искру свободы даже в тех, кто были его неотъемлемой частью. И здесь невольно приходит на память имя Андрея Сахарова, его твердость, с какой он отказался от своих положенных за научные заслуги привилегий и выбрал путь непримиримого и гонимого оппозиционера. Во всех этих случаях тоталитарная система продемонстрировала непредвиденную слабость: она недооценила внутреннюю энергию того, что называется совестью, голос которой, угасший или задушенный во многих, у немалого числа людей оказался неодолимым. В случае Гроссмана пробудило совесть и придало ему способность трезво мыслить его еврейство, долгое время в нем молчавшее и ожившее, когда Гроссман своими глазами увидел гитлеровские зверства, одним из первых посетив в качестве военного корреспондента один из нацистских лагерей уничтожения. А дальше, в результате медленного, но неостановимого процесса совесть писателя и осознание им своей принадлежности не только к еврейству, но и ко всему человечеству привели его к тому, что он распознал и отверг еще один тоталитаризм – коммунистический, составной частью которого поневоле был и сам. Для Гроссмана сравнение двух тоталитаризмов, проводимое на наиболее ярких страницах «Жизни и судьбы», было не просто историко-компаративным приемом, а жизненной необходимостью, выстраданной правдой, мучительным прозрением, к которому он с честной отвагой хотел приобщить прежде всего своих соотечественников, тех советских людей, которые, как и он, верили и боролись и в ходе войны против фашизма постепенно становились и антикоммунистами, что поначалу выражалось в форме антисталинизма. Гроссман, как я уже говорил, принадлежал к русско-советской культуре, но ядро свободолюбия подлинной русской культуры взяло в нем верх, разорвав лживую оболочку советскости. В «Жизни и судьбе» Гроссман толстовски-эпичен, но прельщает его скорее чеховская простота, чеховская героически-ироничная скромность, чеховская способность видеть вещи и людей в их обыденной правде, вне громогласных идеологий, которые своими искусственными построениями давят на жизнь, ставя препоны на ее изменчивом пути. Особенно близок был Гроссману чеховский принцип, который этот писатель объявил не для других, а стремился применить прежде всего к себе. И этого принципа Гроссман придерживался в собственной жизни и судьбе: речь идет о призыве Чехова выдавливать из себя по капле раба, который сидит в каждом из нас. Задача нелегкая, но только в результате такого выдавливания, благодаря обретенной свободе, возможно подлинное общение и деятельная солидарность с другими. На этом пути Василий Гроссман завоевал свою свободу и вошел в сонм Праведников.

Стать свободным – вот задача, стоящая перед теми, в ком горит искра совести и сознания, как в Василии Гроссмане, чье духовное преображение приобретает значение образца, как и духовная эволюция всех тех, кто сумел стать свободным. Если тоталитаризм во всех его разновидностях означает прежде всего внутреннее, а потом уже внешнее порабощение, то свобода, как освобождение, есть его противоположность. В этом урок, который нам могут преподать Гроссман и «инакомыслие», понимаемое как духовная независимость. А этой ценностью нужно дорожить и в демократическом обществе.

(Traduzione di Clara Strada Janovic)

--">