Василий Васильевич Розанов - Юдаизм. Сахарна

Израиль!..

И гад морских подземный ход

И дольней лозы прозябанье —

оно есть в природе, в книгах, в памятниках есть же оно; и когда мы не имеем в этих памятниках разъясняющих «речений» нам остается разгадывать загадку по этому

дольней лозы прозябанью.

Мысль обрезания так и не сказана была, никогда не сказана Израилю: но тон повеления, нетерпеливый, ревнующий какой-то, нам ясно слышится в словах Заветодателя. «Завет» — какое странное слово! Почему не «закон», не «норма», не «путь»? «Завет» — это шопот, тайна между мною и тобою; что-то бесконечно субъективное и обоюдное. Бог взял в Аврааме «заветного» (дорогого) Себе человека, и взял — «заветно» (тайно) в том, что вообще для всякого человека, даже сейчас, есть наиболее «заветного» (интимного). Будем рассматривать единственное, что можем в нем видеть: момент заключения странного условия. Задолго до него, Авраам как бы подготовляется к завету: ему обещается и притом то именно, о чем он сам томился в мечтании сердца своего и что бурно и с необыкновенною полнотою повторяется в миг завета.

Все повторяется, все обещания, и, в заключение их — требование, которое Авраам, как бы в испуге каком-то, исполняет в тот же день как над собою, так и над всеми домочадцами, даже рабами купленными, не отлагая ни на одном до завтра.

Так пугающе энергично потребована была странная кровь и странное обнажение. «А если кто не обрежется — истребится душа того из народа своего» (Бытие), — проговорено с угрозой активною стороною договора. Да, в обрезании есть активный и есть пассивный: это еще черта, которую мы не должны упускать из виду здесь, где нам предстоит так много понять и дано так мало данных для понимания. Авраам, ничего в сущности не понимая в том, что у него требуется, — пассивно инертен. Он обрезывается. Но обрезывает его, конечно, Себе обрезывает, Бог.

Теперь рассмотрим еще один факт, занесенный в Библию. Моисей — много позднее — шел, посланный Богом, в Египет, к своему народу, и жена его Сепфора, в хлопотах пути, не обрезала, т. е. отложила только на несколько времени обрезание родившегося у них младенца. И вот, во время пути, на ночлеге Бог подходит и уже хотел умертвить младенца. Испуганная Сепфора, схватив каменный нож, произвела эту, как говорят, конечно не без знания доктора, — мучительную и опасную операцию; и замечательны слова, которые произнесла она при этом, обратившись к младенцу: «вот — ты теперь — жених крови!» — «И отошел от него Господь: тогда она прибавила — жених крови по обрезанию» (Исход, гл. 4). Вот самое ясное, как нам думается, место Библии, говорящее что-то о самом содержании, о мысли операции; по крайней мере — выявление мысли о нем, гораздо более ранней, чем Филонова: мысли, современной самому Моисею. Что же она содержит в себе, хоть приблизительно? Возьмем три момента бытия человеческого, мистические: смерть, рождение, брак, мы увидим, что, производясь почти при рождении, обрезание «Господу» всего более напоминает собою брак; в смысле и содержании обрезания есть что-то брачное: какое-то обручение, обещание, уготовление - но именно не к могиле, равно и оборотись назад — не по связи с собственным своим рождением. В секунду обрезания младенец брачится: так говорит Сепфора. «Ты — теперь жених» «Вот я сделала тебя женихом». Кому? Что? В каком смысле? Гробовое, «заветное» молчание.

Вот все, что мы можем здесь понимать, конечно, под углом догадки; но и еще важно: мысль операции не сказана Израилю — очевидно, потому, что она не к нему собственно обращена и даже не ему нужна: ему нужны обетования, что он «наследит землю», станет «обилен как песок морской». И все это в отчетливо понимаемых словах дано ему, как позднее в отчетливых же фактах было исполнено. Где это кончается — кончается понятное Израилю и прекращаются слова и объяснения: но тут именно и начинается операция, т. е. самый завет в сокровенном и навсегда для человека скрытом содержании. «Наследие» земли, как и «умножение» до сравнения с «песком морским» — земное; но тут нет завета, а только награда, обещание. Что-то покупается Богом у человека; таков тон «завета»: и мы видим деньги, которые ему отсчитываются («умножение, земля обитания»); но вещь покупаемая... в чем она? Что? Зачем? Эта вещь и по ней весь «завет» есть, конечно, не слово, а дело; что-то реальное, вечно действующее в Израиле — это-то уже ясно из его истории.