Георгий Алексеевич Серов - Антилитературные чтения

Загрузочный код

Существует популярное заблуждение, служащее благотворной почвой для разного рода инсинуаций, о том, что в нескольких словах или звуках может быть зашифрован некий код, приводящий к самоуничтожению человека, воспринявшего эти слова (звуки).

Мы можем утверждать, что настолько краткого кода попросту не существует!

На этом наши умозаключения можно было бы завершить, если бы не одно обстоятельство.

Дело в том, что такой код, действующий всякий раз индивидуально, содержится в бесчисленных литературных произведениях, да и в книгах вообще.

Да, друзья, это так. Для каждого человека, проживающего на нашей планете, существует своя книга, содержащая «подходящую» именно для его подсознания кодированную информацию.

Такой код может оказаться в самых, казалось бы, безобидных книгах. Код смерти в «своей» книге может найти как ассенизатор, решивший обогатить свой запас знаний и ознакомится с общей теорией систем, так и премьер-министр какой-нибудь европейской страны, прочтя на досуге захватывающий труд о занятости жрецов Древнего Египта в период Среднего Царства в течение рабочего дня.

Можно привести два кратких примера, иллюстрирующих данный постулат.

Так, автору достоверно известно, что один молодой человек лет восемнадцати, вообразив себя интеллектуалом, тщетно пытался одолеть невообразимые пассажи гегелевской «Энциклопедии философских наук» и понять, что же всё-таки имел в виду этот досточтимый поэт хрустального мира абстракций.

По прочтении двадцати страниц первого тома «Энциклопедии…» ему, по всей видимости, открылась некая истина, поскольку он вскочил из-за стола и с воплями бросился в ванную комнату (он читал Гегеля у себя дома), где вскрыл себе вены лезвием опасной бритвы.

Пришедшие домой родители с горечью обнаружили, что температура тела их сына уже не слишком отличается и даже вполне себе вписывается в температурный режим ванной комнаты (+22ºС).

Обнаруженный ими открытый на развороте 20 и 21 страниц томик «Энциклопедии философских наук» Гегеля со смятыми листами, не оставил никаких сомнений в умах родителей о причине наложения на себя рук их несчастным сыном.

Сошедший с ума от горя отец, бывший профессором кафедры философии местного университета, развёл посередине гостиной костёр, в который побросал бесчисленные тома Гегеля, Шлегеля, Барта, Декарта и иже с ними, предав их огню.

Человеку не осведомлённому ситуация может показаться элементарной – парень просто не выдержал интеллектуальных усилий. Он, можно сказать, получил, наконец, в качестве награды за свои усилия согласие на копуляцию, но вместо симпатичной пухленькой студентки философского факультета, внимания которой он тщетно добивался, такое согласие дала костлявая тётка, одетая в тёмный плащ с капюшоном, с косой в иссохших руках.

Автору же в данном случае всё достаточно очевидно: молодой человек различил в философской книге код смерти, посланный ему из далёкого 19-го столетия.

В качестве второго примера можно предложить случай с малоизвестным в России колумбийским писателем Хуаном Хосе Виторио Сантего, перевод некоторых произведений которого осуществлён недавно прекрасным переводчиком испанских речений на русские словеса Пуэбло Буцканяном (Пуэбло любезно перевёл для неосведомлённой в испанском языке публики отрывки произведений данного автора: романа «Чудовищная измена дона Педро Кристобаля Марии де Санчеса», а также шестнадцатитомного фундаментального сборника рассказов и повестей «Детальное описание закоулков метафизического мрака»).

Как признавался сам Сантего, на него оказало совершенно ошеломительное, метафизическое влияние произведение нобелевского лауреата в области литературы Жузе Сарамагу «Двойник». Именно оно, по словам Хуана, подспудно повлияло на цветовую гамму его произведений.

Если неподготовленный читатель обратится к тексту «Двойника», то он в раздражении отбросит саму идею его прочтения буквально через три-четыре страницы.

Своеобразный стиль философствования о банальных вещах, бессмысленные диалоги героев, отсутствие интонационных знаков, отсутствие выделения диалогов вообще, предложения, при прочтении которых к концу забываешь, о чём сообщалось в начале, абзацы на две-три страницы и прочие прелести романа натолкнут читателя на то, что сей опус португальца есть не что иное, как поток сознания стареющего лауреата Нобелевской премии по --">