Константин Михайлович Симонов - Суворов

хозяин стар, обижен,

На батюшку-царя сердит.

При матушке Екатерине

Он на другой манер серчал:

Прижмут ли, обойдут ли в чине,—

Бывало, бегал да кричал.

А нынче счёт забыл обидам.

Сидит, молчит, не дует в ус.

Но Прошку не обманешь видом,

Он знает твой и нрав и вкус.

Пусть для других умён да тонок,

Пусть для других ты генерал,

А с Прошкой в бабки ты играл,

Для Прошки ты всю жизнь ребёнок

Он знает, чем утешить кстати:

То вдруг с три короба наврёт,

То петь начнёт, то Павла татем,

Курносым немцем назовёт.

И, в Прохоре души не чая,

Ты только для порядку, зря,

Прикрикнешь, будто бы серчая.

Чтоб он не смел так про царя;

А сам уж шлёшь его к буфету,

Пусть там пошарит по углам,

Да принесёт графинчик к свету,

Запить обиду пополам.

Вот и сейчас — слыхать отсюда —

Он отмыкает поставец,

И тихо тренькает посуда,

Как еле слышный бубенец…

Но что за навожденье! Прошка

Уже давно пришёл с вином,

А звон стеклянный за окном

Ещё летит по зимним стёжкам.

Ещё летит, и вдруг — к дверям,

Так громко, словно бьют бокалы,

И если б волю дать коням,

Так тройка б в двери проскакала…

Дверных запоров треск мгновенный,

Шум раздвигаемых портьер,

И в дверь полуторасаженный

Влезает, весь в снегу, курьер.

Лампадки словно ветер сдул,

Во всём дому дрожат стаканы,

И сам Суворов, встав на стул,

Целует в щёку великана.

«Скакал? Коням намылил холки?

Небось, война, коли за мной?

Эй, Прошка! Дай мундир мне с полки,

Готовь карету четвернёй!»

Он наискось рванул пакет —

Там был рескрипт о возвращенье,

Не прошенное им прощенье,

А про войну — и слова нет.

«Эх вы, гоняете без толку,

Напрасно будите людей!..

Не надо, Прошка, лошадей,

Мундир обратно спрячь на полку!

А ты, курьер, моя душа,

Не сетуй, что скакал задаром.

Берёзовым кончанским паром

Попарься в баньке не спеша;

Поспишь, управишься с обедом,

Пропустишь стопку и лети…

Глядишь, по твоему пути

И я в субботу тронусь следом.

А что сердито говорю,

Ты не горюй. Не ты в ответе,

Что б ни привёз курьер в пакете,

За быстроту — благодарю».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В субботу, взяв с собой рескрипт,

Суворов выехал в столицу.

И вот полозьев мёрзлый скрип —

И по бокам пошли стелиться

Поля… поля. Через поля

Весь день трусить своей дорогой

И к ночи, печку запаля,

Заснуть в избе. А утром: трогай!

Да не спеша. Чай, позван он

Не для войны, не для похода…

А коли так, то есть резон

Сослаться на болезнь, на годы,

На что угодно. Подождут.

На что ты им? У них в наградах

Не тот, кто штурмом брал редут,

А тот, кто мёрз на вахтпарадах.

Уж не затем ли нам спешить,

Чтоб в первый день, боясь доноса,

Мундирчик с фалдочками сшить

И прицепить, к сединам косу?

Слуга покорный! Он глядит

В заиндевевшее окошко.

В кибитке рядом с ним сидит

Его денщик и нянька — Прошка.

«Эй, Прошка! Прошка!» — Прошка

Он пахнет водкой и капустой.

Опять напился! Стук копыт, —

То столб, то крест, то снова пусто,

Копыта месят снег и грязь,

Возок то вниз, то вверх взлетает.

Фельдмаршал, к стенке прислонясь,

Плутарха медленно листает.

3

Он под военною трубой

Был вскормлен, вспоен и воспитан.

И добрый барабанный бой

Не раз в бою им был испытан.

На неприступный Измаил

Ведя полки под вражьи клики,

Он барабанный бой ценил

Превыше всяческой музыки.

Но то, что нынче над Невой,

На барабан не походило,

И день и ночь по мостовой,

Как будто градом колотило,

Сквозь снег, сквозь волн балтийских плеск

Однообразно, как машина,

Воловьих шкур унылый треск

И прусских дудок писк мышиный.

Фельдмаршал ждал в приёмном зале

И слушал барабанный стук.

«И так всю жизнь?» — Ему сказали,

Что так всю жизнь. Что от потуг

На барабанах рвутся шкуры.

В них снова лупят, --">