Павло Тычина - Похороны друга

песком заносится и пылью обдается,

земле сырой всего себя передает.

Все в новые на свете формы переходит,

все движется, течет, не хочет ждать.

И человек по землям бродит, бродит,

чтоб снова вечность под землей лежать.

И каждый день, и каждую минуту

то разверзается, то закрывается земля.

И человек судьбою схвачен,

будто его опутывает кольцами змея.

Но нет, есть в жизни распорядок строгий,

и что казалось хаосом — есть умный строй.

Все чередуется: и счастье и тревоги, —

историю, как книгу, приоткрой.

Есть счастье победить в сраженье за свободу,—

к оружию она зовет раба.

И если хочешь ты пройти к свободе бродом —

пойми, что этот брод всегда — борьба.

Земля, как мать, как солнца дар бесценный,

она тебя и носит и живит.

Законы материнства и борьбы — священны,

ни смерть, ни горе их не победит.

Все движется рывками, трудно, туго,

наш путь вперед! Шаги бойцов тверды.

Орда фашистская, пьешь кровь, ворюга!

Дождешься: не допросишься воды.

Подохнешь без воды. Народ твой встрепенется —

ведь он не раб — потянется к борьбе.

Все обновляется, меняется и рвется

к свободе — к истинной своей судьбе.

Ты зарвалась — да отвечать придется.

Тебя настигнем мы, пиши пропало — крах.

Все изменяется, и лепится, и мнется,

как глина мягкая у скульптора в руках.

А скульптор — сам народ, и он стоит, не гнется.

Он хочет жить. На воле хочет жить.

Все поднимается, встает, растет, смеется,

ведь ты мертва, тебе живых нас не убить.

…Оркестр играл. В соседний переулок

процессия печально повернула, —

сверкнули заводские окна… Высь

приподнялась, стремительные сабли

прожекторов скрестились, обнялись

и в облаках тревожно шарить стали…

С еловых веток лапчатых свисали

обрывки снежной пены…

Все обновляется, меняется и рвется,

исходит кровью в ранах, в грудь, стеная, бьет,

песком заносится, и пылью обдается,

и зеленями из земли опять встает.

                              Вот и ров

и кладбище. Коней остановили.

И приподняли гроб. Тогда с дерев

посыпалась вдруг ледяная крупка,

позванивая. И от льдышек хрупких

стонала тишина. И я под гроб

плечо подставил. Медленно, неловко

скользили мы с сугроба на сугроб.

Нас обгоняли люди — кто с веревкой,

кто с заступом (спешила жизнь сама!), —

их догоняла хлопьями зима.

А люди шли, подолгу застревая

в снегу, точь-в-точь как мы. За темнотой —

кресты. Мы с нашей ношею святой

пришли на пустошь. Стали мы у края

глубокой ямы. Гроб спустили с плеч

и осторожно на сырую глину поставили его…

                              «Возмездья меч, —

так начал речь оратор, — Украину

и всех нас спас! — (И загудела даль.

Упала мать у края темной ямы:

«Откройте гроб! Сыночек, ручку дай!

Зачем заколотили гроб гвоздями?»

…За ней жена — не плачем начала,

а хохотом рыдания: «Мой сокол,

Степан, проснись!»)

               — Мы будем мстить жестоко! —

сказал оратор. — За деянья зла

ответит враг. В бой! Нет, никто не в силе

нас побороть. Непобедим народ!

Вот партизан нам руку подает

из Югославии! Ряды сплотили

повстанцы в Польше, острые ножи

уж наготове! Встало Закарпатье.

Кипит и Чехия… Бой не на жизнь,

а на смерть! Всех тиранов без изъятья

казнить и всех, кто с ними заодно…

Тот будет жить, кто был отважным сыном

страны родной!—

               Мгновение одно

молчал оратор. — Он за Украину

замучен был — товарищ твой и мой…

(Жена и мать рыдали. Крики, стоны —

смешалось все. Окутанные тьмой,

стояли мы, как тени. И каленой

сухой иглой мороз нам душу жег.)

Герой не умирает! Свято дело

Степана и бессмертия залог!

И после смерти он зовет нас смело!

…Раздался залп. Он воздух так качнул,

как будто буря в землю нас вдавила.

Тут плач, и крик, и стон… И тяжкий гул

громовый прокатился. Поглотила