Фридрих Вильгельм Ницше - Дионисовы дифирамбы

выуживая седьмое одиночество.

Хитрые мореплаватели! Осколки старых звёзд!

Вы моря будущего! Небеса неизведанные!

Я пловец всех одиночеств, для них мой крючок:

отзовитесь на нетерпение пламени;

мне, рыбаку высокогорному, дайте выудить

моё седьмое, последнее одиночество! —

Сигнальный огонь^[9]

Здесь, где в лоне морей вырос остров,

за ночь взнесённый жертвенный камень,

здесь под чёрными небесами

зажигает свои огни Заратустра,

сигнальные знаки для заблудших пловцов,

знаки вопроса для знающих ответы...

Это пламя с пепельным чревом —

языки его алчут холодных далей,

оно тянет шею к чистейшим высям,

как змея, выпрямившаяся от нетерпенья, —

вот этот знак я возвёл пред собой.

То сама душа моя пылает:

в ненасытной жажде новых далей

всё вперёд устремляется тихое пламя.

Для чего бежал зверей и людей Заратустра?

Для чего оставил твёрдую почву?

Шесть одиночеств он уже знает,

но даже одиночества моря ему было мало,

острова было мало, и вот на горе́ он — пламя,

и в поисках седьмого одиночества

к небесам забрасывает невод.

О пловцы заблудшие! О древних звёзд осколки!

Вы, моря грядущего! Сокрытые тайны неба!

Здесь ловец одиночеств закинул невод:

так ответьте ж нетерпенью пламени,

поймайте мне, ловцу на горах высоких,

моё седьмое, последнее одиночество!

Садится солнце^[10]

1

Недолго жаждать тебе,

    сгоревшее сердце!

Обетованье, разлитое в воздухе,

из уст неведомых на меня дохнуло

    великой прохладой...

В полдень жарким было моё солнце.

Тем желанней мне мои пришельцы —

    вы, внезапные ветры,

послеполуденные зябкие духи!

Воздух так чужд и чист.

Не метнула ль на меня искоса

    свой взор манящий

искусительница-ночь?..

Мужайся, отважное сердце!

Не спрашивай: зачем? —^{9}

2

День моей жизни!

Садится солнце.

И уже позолочен

    ровный поток.

Дышит скала теплом:

    верно, в полдень на ней

счастье вкушало свой сон полдневный?

    Вон оно ещё брезжит

зеленью отсветов над бурой бездной.

День моей жизни!

Уж близок вечер!

уж око твоё мерцает

    полузатменно,

уж скатились первые слёзы

    твоей росы,

уж стелется над бледными морями

любви твоей притихший пурпур,

кроткий свет последнего блаженства...

3

Ясность, приди, золотая!

    Близкой смерти

сокровеннейшее, сладчайшее предвкушенье!

— Верно, я слишком спешил?

И лишь теперь, как устал,

    взор твой настиг меня,

    восторг твой настиг меня.

Волн и бликов игра.

    Всякая тяжесть в былом

канула в синь забвенья,

праздно колышется чёлн.

Словно б и не было вёрст и бурь!

    Желанья лежат на дне.

    На душе, как на море, гладь.

Одиночество седьмое моё!

    Впервые так близок мне

желанный причал,

и улыбка солнце тепла.

— Что там пылает ещё?

Не снега ли моих вершин?

    Серебристой рыбой, легка,

    отправляется в путь ладья...^{10}

Жалоба Ариадны^[11]{11}

Кто обогреет меня, кто ещё любит меня?

    Где горячие руки?

    Где сердце-жаровня?

Простёрта в ужасе,

как будто коченея (кто мне согреет ноги?)

в немыслимом ознобе,

содрагаясь от острых, ледяных, студёных стрел,

    твоих стрел, Помысел!

Не произнести твоего имени! Потаённый! Жуткий!

    Охотник заоблачный!

Тобою пронизанная,

ты язвительный глаз, пронзающий меня из тьмы!

    Убиваюсь,

извиваюсь, корчусь, охваченная

всеми вечными муками,

    сражённая

тобой, лютый ловчий,

ты неведомый — Бог...

Рань меня глубже,

рань, как раньше!

Пронзи, порази моё сердце!

Разве укусы стрел тупозубых —

казнь для меня?

Зачем ты снова смотришь,

не уставая от моей --">