Дмитрий Борисович Воденников - Обещание

Дмитрий Воденников Обещание

«РЕПЕЙНИК»

* * *

О кто бы мог еще глядеть

такими бедными овечьими глазами

на это прорастающее пламя,

на пастуха, идущего стеречь,

на гобелен с овечками и небесами.

Течь в голове у голубой овцы,

а волк не видит синий и зеленый,

но за версту он чует сладкий, красный,

ведь у овцы не только огурцы,

не только синий василек беззлобный —

есть у овцы под маской и внутри

сладко-бордовый помидор огромный.

Она глотает воздух, воду, луг,

и в животе они лежат слоями,

но адское не потухает пламя,

и вот, как беженка, овца глядит вокруг

и видит пастуха, лазоревых подруг.

Что делать ей? Со лживыми глазами

она их лижет мукою своей

и слизывает, словно карамель.

Ах, тварь какая! Нет, она не тварь.

Она растет, как праздничная сдоба,

она, пушистая, вдруг зацветает вербой,

в ее глазах безумие, не злоба.

Хотела быть прозрачной и смиренной,

но не хотела: красной и съедобной,

и ты ее за это не ударь.

Она к тому ж не ест уже, не пьет,

зато чадит вокруг себя миазмы,

и первой тут зазеленела травка.

Но что же делать? – Рядом волк цветет,

он – жук навозный, он ревнив, как шавка,

он красные не забывает язвы —

она очнется – он ее сожрет.

* * *

Ах, жадный, жаркий грех, как лев, меня терзает.

О! матушка! как моль, мою он скушал шубку,

а нынче вот что, кулинар, удумал:

он мой живот лепной, как пирожок изюмом,

безумьем медленным и сладким набивает

и утрамбовывает пальцем не на шутку.

О матушка! где матушка моя?

Отец мне говорит: «Данила, собирайся,

поедем на базар, там льва степного возят,

он жаркий, жадный лев, его глаза сверкают», —

я знаю, папа, как они сверкают, —

я вытрясаю кофту в огороде:

вся кофта съедена, как мех весной у зайца,

я сам как заяц в сладком половодье.

О матушка! где матушка моя?

А ночью слышу я, зовут меня: «Данила,

ни меда, ни изюма мне не жалко,

зачем ты льва прогнал и моль убил, Данила?» —

так источается густой, горячий голос.

Я отвечаю: «Мне совсем не жарко,

я пирожок твой с яблочным повидлом».

А утром говорит отец: «Пойдем в Макдоналдс».

О матушка! где матушка моя?

Намедни сон сошел: солдат рогатых рота,

и льва свирепого из клетки выпускают,

он приближается рычащими прыжками,

он будто в классики зловещие играет,

но чудеса! – он, как теленок, кроток:

он тычется в меня, я пасть его толкаю

смешными, беззащитными руками,

глаза его как желтые цветочки,

и ослепляет огненная грива.

Но глухо матушка кричит из мягкой бочки:

«Скорей проснись, очнись скорей, Данила».

И я с откусанным мизинцем просыпаюсь.

* * *

Ты не забудь меня, козел рогатый,

а то кусал, терзал, осою жалил

и вдруг исчез, исчадье басурманье, —

теперь я даже в шашки не играю,

мне только снятся грубые солдаты

да львы пузатые – и я во сне рыжею.

Но кадыки их, твердые как камни,

и темно-пышные смеющиеся шеи —

я это видел все уже когда-то.

Засим оставь меня, лукавая Аксинья,

и ты оставь, прекрасная Анисья,

чего ищу в апреле этом синем,

зачем рассыпал я цыплячий бисер,

какую муку алчу я – не знаю.

Мне только снится: я бегу по пашне

и, как весенняя лисица, лаю.

Ни видик мне не нужен ваш, ни «Сникерс»,

ни шахматы мне не нужны, ни шашки,

а нужно мне опять тебя увидеть.

Я говорю: опять тебя увидеть,

а сам бегу в чумном, охряном мехе —

от смеха у солдат блестят доспехи,

они на жар и жало не в обиде.

Но есть один средь них – глаза как незабудки,

а сам он как дитя в зверином легионе,

и жилка синяя стучит на впалой грудке,

он тоже жаленный (я это сразу понял).

Он смотрит на меня и говорит, что видит:

Тебе к лицу хвост этот длинный, лисий,

но – говорит – зачем сюда летаешь?

Смотрел бы лучше разноцветный видик,

кусал бы лучше многовкусный «Сникерс»,

играл бы в шашки, шахматы. И, знаешь,

такая мука здесь. Вернись к Анисье.

А мне – он говорит – в апреле этом синем

невмочь без львов и без холмов набухлых,

но и без крыл невмочь, сверкающих как бритвы;

когда-то был я центром этой битвы,

и вдруг меня оставили как куклу.

Теперь я здесь. Я не вернусь к Аксинье.

«А ты живи», – сказал и к льву уходит, слабый;

а я лисицею бегу по черной пашне,

и синяя во