Леонид Иоакимович Каннегисер - Стихотворения. Рецензия на сборник Анны Ахматовой «Четки»

Бьется отрок. Ох, душа растет,

Ох, в груди сейчас уж не поместится.

«Слышу… Слышу… Кто меня зовет?»

Над покойником священник крестится.

Плачет в доме мать. Кругом семья

Причитает, молится и кается,

А  по небу легкая ладья

К берегам Господним пробирается.

Павловск, 1917 г.

О, кровь семнадцатого года!

О, кровь семнадцатого года!

Еще бежит, бежит она —

Ведь и веселая свобода

Должна же быть защищена.

Умрем — исполним назначенье.

Но в сладость претворим сперва

Себялюбивое мученье,

Тоску и жалкие слова.

Пойдем, не думая о многом,

Мы только выйдем из тюрьмы,

А смерть пусть ждет нас за порогом,

Умрем — бессмертны станем мы.

Журфикс

В гостиной в чопорном кресле

Расплачусь как мальчик сейчас, —

Под лифом парижского дома

Русалочье сердце у вас.

В глазах — огонек золотистый,

Насмешливо поднята бровь…

Но ваши холодные губы,

И с вами опасна любовь.

Скорее из дома, где дамой

В кругу говорливых гостей

Русалка доверчивых губит

По старой привычке своей:

Уже я чрезмерно рассеян,

Уже я невесел и нем…

Нет, лучше я чая не выпью

И желтого кэкса не съем.

21 февраля 1918 г.

Снежная церковь

Зима и зодчий строили так дружно,

Что не поймёшь, где снег и где стена,

И скромно облачилась ризой вьюжной

Господня церковь — бедная жена.

И спит она средь белого погоста,

Блестит стекло бесхитростной слюдой,

И даже золото на ней так просто,

Как нитка бус на бабе молодой.

Запела медь, и немота и нега

Вдруг отряхнули набожный свой сон,

И кажется, что это — голос снега,

Растаявшего в колокольный звон.

Нижний Новгород, март 1918

Что в вашем голосе суровом?

Что в вашем голосе суровом?

Одна пустая болтовня.

Иль мните вы казенным словом

И вправду испугать меня?

Холодный чай, осьмушка хлеба.

Час одиночества и тьмы.

Но синее сиянье неба

Одело свод моей тюрьмы.

И сладко, сладко в келье тесной

Узреть в смирении страстей,

Как ясно блещет свет небесный

Души воспрянувшей моей.

Напевы Божьи слух мой ловит,

Душа спешит покинуть плоть,

И радость вечную готовит

Мне на руках своих Господь.

Сентябрь 1918 г. Петроград

Василию Князеву

Поупражняв в Сатириконе

Свой поэтический полет,

Вы вдруг запели в новом тоне,

И этот тон вам не идет.

Язык — как в схватке рукопашной:

И «трепещи», и «я отмщу».

А мне — ей-богу — мне не страшно,

И я совсем не трепещу.

Я был один и шел спокойно,

И в смерть без трепета смотрел.

Над тем, кто действовал достойно,

Бессилен немощный расстрел.

Сентябрь 1918 г. Петроград

Рецензия на сборник Анны Ахматовой «Четки»

Она живет в комнате, «где окна слишком узки», где на полках расставлены блестящие севрские статуэтки, душно пахнет старое саше и не пахнут белые хризантемы и яркие георгины.

Все эти близкие предметы — ее основные понятия.

Природу понимает она только через них, небо в ее глазах, если оно тускло-голубое, — то оно, «как на древне выцветшем холсте»; если оно яркое, то непременно, «ярче синего фаянса»; тина похожа на парчу, Булонский лес — как будто нарисован тушью в старом альбоме, облачко сереет, «как беличья распластанная шкурка»…

Какая духовная скудость, какое неумение воспринимать мир непосредственно!

Пантеизм чужд ей совсем. Она знает только людей, дающих ей боль, и Бога, которому можно молиться о смерти. Иначе она не понимает и Бога.

Вся ее жизнь — «слава безысходной боли», и она ждет смерти, как большого торжества. А боль она понимает только в любви к избранному. Если она любит, то ее любовь — недуг, и другие болеют, любя ее. Не страдать любя, кажется ей преступлением, — «как он смеет быть не печальным». Ее стихи рождаются только из муки. А мучится она не потому, что ее возлюбленный «наглый и злой и любит других», не потому, что укравший --">