Эмилия Кирилловна Чегринцева - Сборник Строфы.Стихи, не вошедшие в сборники

class="book">«Меч». 18.IV.1937

«Под пришепетыванье крови…»

Под пришепетыванье крови,

под темный говорок вина,

в полуулыбке, полуслове

затаиваю чудо сна,

удерживаю легкость тела,

свое блаженство неумело

теряя.

Добрый рай теряя —

— ступай, иди, засов открыт! —

с недоуменьем принимаю

подарок новой жизни – стыд.

………………………………………

Кто, овладев волшебным грифом,

какой поэт, каким пером

смущает нас бессмертным мифом,

а кровь бунтарским шепотком?!

«Современные записки». 1937. Т. 65.

«С усилием, туго светает. Спеши!..»

С усилием, туго светает. Спеши!

Еще за окном синевато и томно…

Почти что еще не светает… Пиши

и вздрагивай, плача…

покамест нескромный

и грубый не ввалится в комнату день

(халат нараспашку, колпак набекрень).

С усилием, туго светает. Пиши

и рви черновик неудачного счастья…

Как скупо и звонко (так нищим гроши)

часы обронили удары.

На части

бумагу, а ночь на куски…

И крикнуть!.. И крикнуть, схватясь за виски.

Опомнись, утихни… Ведь строже, чем мать,

нас день призывает к порядку вселенной.

Опомнись, довольно… Ведь надо желать

спокойного доброго утра смиренно,

пока истлевает

— чего же мы ждем? —

нездешнее счастье в столе под замком.

«Журнал Содружества». 1936. №10

ЗОЛУШКЕ

Посыпав пеплом… Пепел не от горя —

от бедности, от скудости твоей…

Красавица, всегда покорна в споре

и младшая. Всех младше и милей.

Он о тебе подумал. Сандрильона,

на Музу — Музу! — крикнул, не стерпел:

не о царях, волшебницах на тронах –

о рваном Замарашкином тряпье!

Он бросил стих как вызов, как перчатку, –

зола легко лежала на руке,

а у щеки вилась пушисто прядка,

как золото, укрытое в песке.

Течет река, и дышит лес, и много

на этом свете радостей и благ,

а у тебя на первый бал дорога

и золотая туфелька – твой флаг.

Ты с каждою страницей хорошеешь,

все ближе к славе и любви – тайком.

Но выдержит ли худенькая шея

корону царств, придуманных пером?!

«Ты любишь и бьешься, и гибнешь, сгорая…»

Ты любишь и бьешься, и гибнешь, сгорая,

тебя бы утешить никто не сумел.

В угрюмые ночи ты бредишь о рае,

ты плачешь стихами — таков твой удел.

Всю душу на рифмы, любовь на волокна,

кружат, выплетаясь, стихи-кружева,

а ветер стучится в ослепшие окна…

Ты ищешь, последние ищешь слова.

А ветер несет типографскую краску;

готовая к пытке, душа не поет.

На всю твою нежность горючею лаской

свинец переплавленный — горе твое.

И снова рождаясь под грохот и гулы,

раздавлена валом, выходит душа,

на злую любовь по-другому взглянула,

мертво одеяньем бумажным шурша.

Твоей неразрезанной книги одежды!

Рифмованный холод, подавленный стыд!

Читай же: ни горечи нет, ни надежды —

и черным по белому — нищая ты!

ПОЭТ

Кораллы на нитке,

а слово в строке,

да оловом жидким

печаль на щеке.

И Музою избран,

и конь твой крылат,

но рай твой не прибран,

не вымощен ад.

Идет спотыкаясь,

и каждый толкнет…

Но гордость какая!

Походкой в полет.

Пусть голос под шарфом,

но молвит ли он —

эолова арфа,

вериг перезвон.

И крепко зажато,

хоть жалит порой.

— винтовка солдата –

навеки перо.

КОЛЬЦО

От всех начал до всех концов

и без конца и без начала.

Бледнеют лица от венцов,

клянется вечность над металлом.

Роняет теплый воск свеча,

и тускло золото колечек,

и белым дымом на плечах

фата уборов подвенечных.

А белка бьется в колесе —

в кольце земных сует, надежды,

и, ноги омочив в росе,

измявши белые одежды,

душа присела на --">