Эмилия Кирилловна Чегринцева - Сборник Строфы.Стихи, не вошедшие в сборники

ЭМИЛИЯ ЧЕГРИНЦЕВА. «Строфы» («Скит», 1938). Стихотворения, не вошедшие в сборники.

СТРОФЫ. 1938.

СТРОФЫ

А. Л. Бему

Растут нелепые цветы

на рукаве ночной рубахи,

и ветер мнет в саду кусты,

а сердце замирает в страхе,

а сердце падает как мяч

от этой непослушной крови,

от приключений, неудач,

от светлых крыльев в изголовьи.

Не отойдя и не остыв

от всех забот и дел вседневных,

ты слышишь сладостный призыв

к замене легкой. И не гневно,

не торопясь и не дрожа,

ты приучаешься заране

и пальцы жадные разжать,

и все отдать, себя не ранив.

И вот – забудь, что есть земля,

где счастье места не находит,

что плечи слабые болят

и жизнь почти что на исходе.

Тебе даны следы удач

и больше четверти столетья, –

она труднее всех задач –

ищи залог судьбы в ответе.

Но числа пухнут и растут,

и тут в невиданном размере

ответ свивается как жгут.

Молчит расчетливый Сальери,

а воды льются и гудят

и распирают водоемы.

и путники глотают яд,

и все товары невесомы!

А мы бросаем как копье

одно пронзительное слово.

И вина крепкие мы пьем,

чтобы забыть. Сквозь бред больного,

сквозь крик любви и детский зов

крадется вор и звезды блещут,

перо в силках своих же строф

отбрасывает тень зловеще…

И вот решаясь на дуэль,

бросая смертности перчатку,

готовим сыну колыбель

и строим дом пустой и шаткий.

Цепляясь за последний миг —

хоть миг еще на этом свете! –

мы пишем много странных книг

и не стареем на портрете.

Как страшно телу умереть!

Но умираем мы охотно

от горя, от любви, и впредь

готовы мы бесповоротно

всей милой жизнью заплатить

и смертью искупить ошибку,

и так легко теряем нить

в тумане призрачном и липком.

Душе, готовой для разлук,

встречаться суждено с любовью.

Ах, ворожейка, много мук,

глаза цыганские и брови!

Слова – волшебный плеск весла –

распоряжаются вещами.

Как будто нам земля мала,

любимым рай мы обещаем.

И этот мир такой родной,

и так легко дышать при этом,

а небо над тобой одно

и слышит праздные обеты.

Кто любит, тот теряет счет,

кто любит, тот всегда — навеки…

Кто любит, тот легко убьет,

любовь, как мартовские реки.

А память? Память, голос мой, —

все та же гонка за бессмертьем.

Цветы засохшие, письмо,

так, как получено — в конверте.

Нас сушит давняя мечта,

нам хочется, пронзая воздух,

для всех, всегда, всегда блистать,

напоминать, как эти звезды.

И будущие наши дни

снимает с картой суеверье,

а затаенный страх саднит

и заглушает пенье Мери.

И мы трепещем — здесь, теперь…

Торопимся — ведь скоро, скоро

откроет ветер нашу дверь

перед шагами Командора.

«Легко рифмуя эту жизнь с любовью…»

Легко рифмуя эту жизнь с любовью,

слагаем мы своей судьбе стихи

и воспеваем в окрыленном слове

вседневный труд и темный след сохи.

На грохот войн, на первый плач ребенка

покорным эхом строфы зазвучат…

А по ночам о Музе… Жалом тонким

четверостишья вкрапливают яд.

В полубреду, в построчном исступленьи

так славить мир – хореем – наш удел,

но о тебе, но о твоей измене

еще никто, смиряя боль, не пел.

«Роняет небо сонную звезду…»

Роняет небо сонную звезду –

мы произносим сбивчиво желанье

и, в суеверном мучаясь чаду,

мы все о чуде думаем заране.

Мы все от счастья многого хотим,

давая мало… Вспыхнут лица,

глаза солгут, и ночь пройдет как дым, –

потом томиться, звать, томиться…

И мы всю жизнь единственную ждем,

и только об единственном мечтаем,

жалея многих, уходя вдвоем

и говоря — со слов чужих — о рае.