Евгений Александрович Евтушенко - Фуку

Фуку. Поэма

Сбивая наивность с меня,

                                               малыша,

мне сыпали ум с тараканами

                                                   в щи,

мне мудрость нашёптывали,

                                                  шурша,

вшитые

             в швы рубашки

                                          вши.

Но бедность — не ум,

                                    и деньги — не ум,

и всё-таки я понемножечку

взрослел неумело,

взрослел наобум,

когда меня били под ложечку.

Я ботал по фене,

                               шпана из шпаны,

слюнявил чинарик подобранный.

Кишками я выучил голод войны

и вызубрил родину рёбрами.

Мне не дали славу —

                                  я сам её взял,

но, почестей ей не оказывая,

набил свою душу людьми,

                                            как вокзал

во время эвакуации.

В душе моей больше чем семьдесят стран,

все концлагеря,

                           монументы,

и гордость за нашу эпоху,

                                             и срам,

и шулеры,

                 и президенты.

Глотая эпоху и ею давясь,

но так, что ни разу не вырвало,

я знаю не меньше, чем пыль или грязь,

и больше всех воронов мира.

И я возгордился,

                              чрезмерно игрив.

Зазнался я так несусветно,

как будто бы вытатуирован гриф

на мне:

              «Совершенно секретно».

Напрасно я нос задирал к потолку,

с приятцей отдавшись мыслишкам,

что скоро прикончат меня —

                                                потому,

что знаю я многое слишком.

В Гонконге я сам нарывался на нож,

я лез во Вьетнаме под пули.

Погибнуть мне было давно невтерпёж,

да что-то со смертью тянули.

И я пребывал

унизительно жив

под разными пулями-дурами.

Мурыжили,

                 съесть по кусочкам решив,

а вот убивать и не думали.

Постыдно целёхонек,

                                     шрамами битв

не очень-то я изукрашен.

Наверно, не зря ещё я не убит —

не слишком я мудростью страшен.

И горькая мысль у меня отняла

остатки зазнайства былого —

отстали поступки мои от ума,

отстало от опыта слово.

Как таинство жизни за хвост ни хватай —

выскальзывает из ладоней.

Чем больше мы знаем поверхностных тайн,

тем главная тайна бездонней.

Мы столькое сами на дне погребли.

Познания бездна проклятая

такие засасывала корабли,

такие державы проглатывала!

И я растерялся на шаре земном

от явной нехватки таланта,

себя ощущая, как будто бы гном,

раздавленный ношей Атланта.

Наверное, так растерялся Колумб

с командой отпетой, трактирной,

по крови под парусом двигаясь в глубь

насмешливой тайны всемирной…

A у меня не было никакой команды.

Я был единственный русский на всей территории Санто-Доминго, когда стоял у конвейера в аэропорту и ждал свой чемодан. Наконец он появился. Он выглядел, как индеец после пытки конкистадоров. Бока были искромсаны, внутренности вываливались наружу.

— Повреждение при погрузке… — отводя от меня глаза, мрачновато процедил представитель авиакомпании «Доминикана».

Затем мой многострадальный кожаный товарищ попал в руки таможенников. Чьими же были предыдущие руки? За спинами таможенников, копавшихся в моих рубашках и носках, величественно покачивался начинавшийся чуть ли не от подбородка живот начальника аэропортовской полиции, созерцавшего этот в прямом смысле трогательный процесс. Начальник полиции представил бы подлинную находку для золотолюбивого Колумба — золотой «Ролекс» на левой руке, золотой именной браслет на правой, золотые перстни с разнообразными драгоценными и полудрагоценными камнями чуть ли не на каждом пальце, золотой медальон с мадонной на мохнатой груди, золотой брелок для ключей от машины, сделанный в виде миниатюрной статуи Свободы. Лицо начальника полиции лоснилось так, как будто заодно с чёрными жёсткими волосами было --">