Александр Семёнович Кушнер - Вечерний свет

них, разгоняя мрак.

Откуда свет возьмется, я не знаю.

Сам по себе, быть может, из души,

Что подошла к обрывистому краю

В заброшенности полной и глуши,

И ожила, наперекор печали,

И осветила пропасть под собой,

В такие заглянув ночные дали,

Как в поздний час — фонарь береговой.

«Да, надо бросить всё, поехать в Нарву, что ли…»

И благодарны слезы лить.

Державин

Да, надо бросить всё, поехать в Нарву, что ли,

Снять маленький покой, старушка-немка пусть

Хлопочет за стеной, и там по доброй воле

Своей заночевать, забыв земную грусть

И тяготы забот столичных, и обиды,

Которыми для нас земная жизнь полна, —

И там приснится сон, и в этом сне облиты

Сияньем будут стол, и кресло, и стена,

И, в этот свет зайдя, — ни горе, ни тревога

Не властны над тобой — такой волшебный свет,

Заплакать от любви, узрев душою Бога,

И оду написать, которой лучше нет.

«Ночь в деревне завидует ночи в городе…»

Ночь в деревне завидует ночи в городе,

Говорит: Ну какая ж ты ночь? Ты свет,

Ты в витринном, фонарном, трамвайном золоте

И полночи не спишь, и отбоя нет

В заведеньях ночных от веселой публики,

И расходятся заполночь из гостей

Музыканты, актеры, девицы, жулики,

Развлекая тебя, ты полна страстей.

Городская мрачнеет, не соглашается,

Говорит деревенской: Ты так тиха,

Только ветер вздохнет, только пес разлается,

Птица вскрикнет, зарывшись в твои меха

И шелка, да машина подкрасит фарами

На дорогу с реки набежавший пар,

Только кто-то к окну подойдет, кошмарами

Сна напуган — и звезды стряхнут кошмар.

«Смысл жизни надо с ложечки кормить…»

Смысл жизни надо с ложечки кормить,

И баловать, и на руках носить,

Подмигивать ему и улыбаться.

Хорошим человеком надо быть.

Пять-шесть детей — и незачем терзаться.

Большая, многодетная семья

Нуждается ли в смысле бытия?

Фриц кашляет, Ганс плачет, Рут смеется.

И ясно, что Платон им не судья,

И Кант пройдет сквозь них — и обернется.

«Когда б не смерть, то умерли б стихи…»

Когда б не смерть, то умерли б стихи,

На кладбище бы мы их проводили,

Холодный прах, подобие трухи,

Словесный сор, скопленье лишней пыли,

В них не было б печали никакой,

Сплошная болтовня и мельтешенье.

Без них бы обошлись мы, боже мой:

Нет смерти — и не надо утешенья.

Когда б не смерть — искусство ни к чему.

В раю его и нет, я полагаю.

Искусство заговаривает тьму,

Идет над самой пропастью, по краю,

И кто бы стал мгновеньем дорожить,

Не веря в предстоящую разлуку,

Твердить строку, листочек теребить,

Сжимать в руке протянутую руку?

«На месте Дельвига подарок бы не принял…»

Прими сей череп, Дельвиг, он

Принадлежит тебе по праву…

Пушкин

На месте Дельвига подарок бы не принял,

Хотя и пушкинский, а все-таки б вернул!

Держать за пепельницу череп из гордыни,

Смеясь над вечным сном, да кто бы ни уснул!

Или, отмыв его, в пристойную оправу

Взяв, пить вино в пиру из чаши гробовой?

Антон Антонович жестокую забаву

Отверг — и строчкой не ответил ни одной.

Ни стихотворного ответа на посланье,

Ни слова где-нибудь в письме… Такой ответ,

Такое полное, глубокое молчанье

Красноречивее. Нет слов. И, правда, нет.

А года через три, когда загробной тенью

«Мой милый Дельвиг» стал, наверное, тогда

С тоской и горечью свое стихотворенье

Припоминал поэт, беда, — шептал, — беда.

«Я лучше, кажется, была…»

«Я лучше, кажется, была».

Да чем же лучше? Меньше знала,

Одна гуляла и спала

И книжки жалкие читала,

Да с бедной няней о любви

Однажды зря заговорила.

Хотя, конечно, соловьи,

Луна, балконные --">