Борис Абрамович Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972

«Был обыкновенный день поэзии…» Был обыкновенный день поэзии.

Все мои собратья по профессии

разбрелись по лавкам, кто куда:

что-то вроде пения, сияния,

что-то вроде дела и труда,

на прилавке шаткое стояние,

трогательная белиберда.

Щелкали веселые фотографы,

разбирались беглые автографы,

пели, декламировали, били

в грудь и отбивали такт ногой,

тон держали и фасон давили

час (а в главных лавках час-другой).

Но в каких-то душах — самых юных,

словно на семи гитарных струнах

и на балалаечных, на трех,

тенькало что-то очень простенькое,

горнее, что-то вроде просини,

и необратимое, как рок.

НА СМЕРТЬ АСЕЕВА

Асеев уходит черным дымом,

а был веселым, светлым дымком,

и только после стал нелюдимым,

серым от седины

                                    стариком.

Асеев уходит черной копотью.

Теперь он просто дым без огня.

И словно слышится: «Дальше топайте.

Только, пожалуйста, без меня».

И мы отъезжаем от этого здания,

где каждый метр посвящен судьбе,

готовые выполнить любое задание,

которое лично даем себе.

«Пора заканчивать стихи…»

Пора заканчивать стихи.

Пора дописывать баллады.

А новых начинать — не надо.

Пора достраивать дворцы,

пора — отделки и отчистки.

Пора — разборки и расчистки.

Пора мечты осуществить.

Да, без сомненья и шатанья

взять и осуществить мечтанья.

НЕ ВИНТИКАМИ БЫЛИ МЫ

Я роздал земли графские

                                           крестьянам южной Венгрии.

Я казематы разбивал.

                                     Голодных я кормил.

Величье цели вызвало

                                    великую энергию.

Я был внутри энергии,

                                        ее частицей был.

Не винтиками были мы.

                                     Мы были — электронами.

Как танки — слушали приказ,

                                           но сами

                                                           шли вперед.

Замощены

                         наши пути

                                          раздавленными

                                                                    тронами.

Но той щепы

                      никто из нас

                                           на память

                                                                 не берет.

МУЗШКОЛА ИМЕНИ БЕТХОВЕНА В ХАРЬКОВЕ

Меня оттуда выгнали за проф

так называемую непригодность.

И все-таки не пожалею строф

и личную не пощажу я

                                        гордость,

чтоб этот домик маленький воспеть,

где мне пришлось терпеть и претерпеть.

Я был бездарен, весел и умен,

и потому я знал, что я — бездарен.

О, сколько бранных прозвищ и имен

я выслушал: ты глуп, неблагодарен,

тебе на ухо наступил медведь.

Поешь? Тебе в чащобе бы реветь!

Ты никогда не будешь понимать

не то что чижик-пыжик — даже

                                                     гаммы!

Я отчислялся — до прихода мамы,

но приходила и вмешивалась мать.

Она меня за шиворот хватала

и в школу шла, размахивая мной.

И объясняла нашему кварталу:

— Да, он ленивый, да, он озорной,

но он способный: поглядите руки,

какие пальцы: дециму берет.

Ты будешь пианистом.

                                          Марш вперед! —

И я маршировал вперед.

                                            На муки.

Я не давался музыке. Я знал,

что музыка моя — совсем другая.

А рядом, мне совсем не помогая,

скрипели скрипки и хирел хорал.

Так я мужал в музшколе

                                           той вечерней)

--">