Анна Александровна Баркова - Возвращение: Стихотворения

разумеется, должна быть не иное что, как дважды два четыре, то есть формула, а ведь дважды два четыре есть уже не жизнь, господа, а начало смерти». Вот этого «дважды два четыре» больше всего и не могла терпеть Баркова.

Революцию она встречала с радостью, увидев в ней силу, сокрушающую ненавистные каноны. Рухнуло «дважды два четыре» прошлой жизни. Её захватила новизна происходящего. По-новому ощутила тогда Баркова и свой родной город. Он перестал ей казаться провинцией. Иваново-Вознесенск открылся городом людей, творящих небывалое. Городом героев, которых не смогли сломить никакие испытания. Она влюбилась в этот город. Посвящение на титульном листе сборника «Женщина» звучит так: «Первую мою книгу, рожденную первой моей любовью, отдаю, недоступный, твоим усталым глазам и рукам, измученным на каторге».

Её университетом стала газета «Рабочий край». Здесь она работала с 1919 по 1922 год. Писала короткие заметки, репортажи, рецензии. Печатала стихи под псевдонимом Калика Перехожая. Рядом были Д. Семеновский, М. Артамонов, И. Жижин — все те, кто входил в «кружок настоящих пролетарских поэтов» (так назвал В. И. Ленин поэтическое объединение при «Рабочем крае»). Участие в этом кружке благотворно сказалось на творческом формировании Барковой. Чем была интересна поэтическая группа при «Рабочем крае»? Прежде всего тем, что её участники, принимая революцию, не изменили гуманистической сущности искусства. Суть «ивановского феномена» в поэзии 20-х годов заключался в прорыве эстетических, литературных стандартов, насаждаемых в то время, в прорыве пролеткультовских представлений, согласно которым новый мир держится исключительно на классовой ненависти, на превосходстве железного, коллективного «мы», исключающего уникальное, природное «я». А. К. Воронский в статье «Песни северного рабочего края» (1921) подчеркивал органический демократизм поэзии ивановцев, проявившийся не только в приятии новой действительности, но и в том, что здесь отразилась «боль человеческой души, отравленной городом, оторванной от лесов, приволья степей, тоска искривленного человека по жизни, где нужны не только бетон и сталь, но и цветы, много воздуха, неба, вольного ветра».

У Барковой на всю жизнь осталось благодарное чувство к «Рабочему краю», приобщившему её к активному участию в литературе. «Три с лишним года моей работы в „Рабочем крае“, — вспоминала поэтесса, — совпали с так называемым „литературным уклоном“ газеты.

Многие теперь обвиняют „Рабкрай“, вынянчивший многих иваново-вознесенских поэтов, за оный „злостный“ уклон. Но мы, поэты (простите за эгоизм), глубоко благодарны газете за этот уклон. Благодаря ему в самое трудное для печати время мы могли многое сказать и художественная продукция наша не осталась под спудом, она увидела свет и нашла своего читателя»^[3].

В 1922 году Баркова переезжает в Москву. Вслед за поэтическим сборником «Женщина» появляется ещё одна её небольшая книжка — пьеса «Настасья Костер» (Петроград. 1923). В Москве Баркова работала в секретариате Луначарского, жила в его кремлевской квартире. Короткое время училась в руководимом В. Брюсовым литературном институте.

В судьбе Барковой приняла участие М. И. Ульянова. С её помощью поэтесса подготовила второй сборник стихов, который, к сожалению, до печати не дошел, получила комнату и работу в «Правде». Иногда на страницах этой газеты появлялись заметки и стихи Барковой. Была ещё работа в мелких ведомственных журналах, в издательствах.

26 декабря 1934 года А. Баркова была арестована по ложному обвинению.

Остановимся подробней на поэтическом дебюте Барковой, на её сборнике «Женщина». Эта книга, как уже говорилось выше, рождалась в самом тесном контакте с жизнью. Но будем помнить и другое: истинная поэзия, отражая действительность, по-особому преобразует её. Искать в поэтическом творчестве прямого слепка с жизни не стоит. Тем более, когда речь идет о такой неукротимой романтической натуре, какой была Анна Баркова.

Вспоминаю свой рдяный рассвет.

Он сулил не добро, не добро.

Как дерзко плясало в осьмнадцать лет

На бумаге мое перо!

Казалось — пойду и всё возьму.

Осилю тоску, злобу и тьму.

Так казалось… А почему?

Говорят, что был излом, декаданс

И некий странный болезненный транс.

А я думаю — силы неловкий взлет,

И теперь её

--">