Борис Григорьевич Херсонский - Кабы не радуга

полночь отвален, и пещера пуста.

Так почему ты печален, не нашедший Христа?"

"Вот и голос пресекся. Голос пресекся. Грудь…"

Вот и голос пресекся. Голос пресекся. Грудь

(ссылка на Тютчева) пуста, как лютеранский храм.

Высокие стены не могут ни выдохнуть, ни вдохнуть.

Вера в последний раз, собираясь в путь

(ссылка на Тютчева), хлам пакует – с грехом пополам.

Это начало марта. Корочкой слюдяной

с утра затянуло лужи. Позже поверхностный слой

земли прогревается. Проглядывает трава

прошловечная – сквозь прошлогодний снег

серый, последний. И вместе с ней,

уцелевшей травой, проясняется синева.

Как будто партия (наш рулевой) запустила над головой

спутник с двумя собачками. Ты стоишь сам не свой.

Скоро каникулы. Мама еще жива.

Как будто не стерся номер трехзначный, что на руке

в очереди написан химическим карандашом.

Твой порядковый номер. На хлебе и молоке

выросло поколение, подсмотревшее, как в реке

прекрасные комсомолки купаются нагишом,

дополнявшее пиво и водку атропином и гашишом.

Выросло поколение, прочитавшее между строк

газеты "Правда", "Известия", отмотавшее срок

в очередях, закаленное в армии, СКБ,

равномерно распределенное по общенародной судьбе.

Их били коленом по яйцам менты, сержанты, деды.

Братался русский с китайцем. Выныривал из воды

крепкий пригожий Мао. Карла-Марла тряс бородой.

И снег, и ветер – все мало. И Ленин такой молодой.

Я тоже пел эти песни. Я навечно в строю

плечом к плечу с чужаками, в не снившемся нам раю,

где нет ни берез, ни рябины, ни шпионов, ни часовых

у последнего мавзолея, где с каждым годом трудней,

лежа в хрустальном гробу, оставаться в живее-живых.

"Жизнь тебе никогда не казалась медом…"

Жизнь тебе никогда не казалась медом.

Благодари за то, что не стала адом.

Вот парадняк под трехзначным кодом.

Застит небо серым бетонным фасадом

Якира, 24 – пятиэтажка, хрущевка.

Черно-белый пес-полукровка

реагирует на команды "сидеть" и "рядом".

Ластится и скулит лишайная шавка.

Вдали купол под солнцем горит, что на воре шапка.

В детстве мне говорили: ты умрешь под забором

(скажем – урок не выучишь). Вечером, засыпая,

я пытался представить забор, под которым

я перестану дышать. Мерещилась стая

сизарей между светлым небом и тусклым взором.

Или граффити на вертикальных досках:

"Клава Б. – проститутка. Не женитесь на сосках".

Торгует семечками пенсионерка. Крутит кулечки

из тонких страничек Псалтири – подарок миссионера.

Из известковой проклюнувшись оболочки,

улетают птички: ангел, надежда, вера.

На бельевой веревке – ночные сорочки

плюс застиранный галстук юного пионера.

Вскую мятутся языки, племена поучаются тщетным?

Лишайная шавка скулит. Сжальтесь над бедным животным.

Колбаса "Ностальгия"

Я видел: в казанском кремле снова стоит мечеть.

Я слышал: в Москве не так свободна печать.

Я знаю, что истлевать не страшно ничуть.

Стоит только начать.

*

Были прекрасные времена, лица старцев на стенах

ГУМА, наркотик иль алкоголь в юных прозрачных венах.

"Осторожно: окрашено!" на спинках садовых скамеек.

Пение расклевавших коммунизм канареек.

Экран с гулькин нос расширялся за радужной линзой.

Мать возвращалась с Привоза с тюлькой, овечьей брынзой,

сизой тушкой индейки, редискою и укропом.

Автомат выдавал за копейки чистую и с сиропом.

Все было сжато, зажато, потом изжито,

смолоду смолото, белыми нитками шито,

красною лентой украшено поверх погребальной хвои,

уложено смирно, как Дафнис между ногами Хлои.

Было качание бедер, что ведер на коромысле.

Даже на пьяную голову случались трезвые мысли.

"Сейчас возвратятся предки, давай скорее!"

Только такое и вспомнишь, умирая или старея.

Они никогда не вернутся. Слышишь? Забудь об этом!

Щелчок выключателя. Жизнь озаряется тусклым светом.

*

Колбаса называется "Ностальгия". Чего не придумают. Блин.

Сырокопченая, с нежным жиром, в естественной оболочке.

Вот что приберег для граждан расколовшийся исполин

на память о прежней роскоши. В кухне радиоточки

днем с огнем не сыскать. Ни примуса в коридоре,

ни керогаза. Плевать. Переждем. Небольшое горе.

Нарежьте мне ностальгию. Только потоньше. Грамм

сто пятьдесят.

--">